Иногда, — шепотом говорит ей Франк, — можно вообще все. Важно, конечно, почувствовать или хотя бы угадать, когда наступит такой момент. Самая простая разновидность магии. И почти никому не доступная.
(Макс Фрай, «Обжора-хохотун»)
 

Утром приходили люди. Высокие, в сияющих доспехах, они о чем-то говорили со старейшиной, и мать тоже была там. Люди нечасто сюда заходили, и их обычно встречали с опаской и тщательно скрываемым любопытством. Я хотел подслушать их разговор, но меня прогнали, и я видел, как слезы блестели в глазах матери. Я слишком мал, говорили они, но отчего-то все смотрели на меня с опаской. А в этот день так и вовсе не желали со мной разговаривать. Взрослые отводили взгляд, дети дразнили, а один из старших даже толкнул. Я могу за себя постоять, и уже в следующую секунду обидчик закричал от боли, а его ладони покрылись волдырями, как от ожога. Дети завизжали, разбежались, уткнулись в юбки матерям.
Я остался один под слепящими лучами полуденного солнца. Прищурившись, взглянул на небо, обрамленное каменной оградой из высоких стен. Не мое время.
«Как хорошо, что тебя скоро заберут, — сказал кто-то. — Ну же, плачь, пока умеешь! Потом тебя усмирят, и ты больше не будешь никому доставлять хлопот».
Я был мал, и слова эти в тот момент остались для меня загадкой. Но уже тогда что-то содрогнулось внутри меня. Я знал, что ничто больше не будет так, как прежде.
Быть может, это и к лучшему.

Вернувшись, мать обнимала меня и плакала, неразборчиво произнося непонятные мне слова. Странно, что я все это помню. Оказалось, помню. Я помню, как плакала мать и как радовались остальные, как с печалью смотрел на меня старейшина и, отведя взгляд, пробормотал что-то о том, как эти люди не умеют ценить настоящие таланты. А еще я помню, как кто-то невидимый стоял у меня за спиной, и сколько я ни оборачивался, никак не мог его увидеть. От него пахло Тенью, поэтому я знал, что увижу его, как только зайдет солнце.
Мои ровесники не любили наступление темноты. Ведь это означает, что пора ложиться спать, а игры придется отложить до следующего утра. Более старшие дети, наоборот, любили вечер, потому что можно наконец отдохнуть от всяких поручений, которые им давали взрослые, с младых ногтей приучая молодежь работать, чтобы добыть себе кров и пропитание. Тогда я был еще слишком мал для работы, но все равно любил вечер, но больше — следующую за ним ночь. Это было мое время. Ведь ночью для меня открывалась дорога в Тень.
Осязаемый мир привычно отступил под натиском эфемерных видений Тени. Я открыл глаза. Казалось, ничего не изменилось: все та же комнатка с двумя кроватями, но мать не спит. Ее не видно здесь, на Тайных Тропах, и только на столе горит свеча, чье пламя, столь робкое в осязаемом мире, нынче пляшет по комнате, выявляя невидимый хрупкий силуэт эльфийки. Я стоял с минуту рядом с ней и, кажется, прощался.
Дверь не скрипнула, когда я, закрыв глаза, прошел сквозь доски. Здесь законы осязаемого мира не властны, и так как Тень всегда была мне роднее, много раз ровесники смеялись над моими неудачными попытками пройти сквозь закрытые двери наяву. А мне было их жаль. Как же бедна их жизнь, если им неведомы чарующие видения Тени!
Как оказалось, за дверью меня уже ждали. Огромный зверь, воплощенная тьма, сияющая непроглядной чернотой. Я его узнал. Это он, невидимый, ходил за мною по пятам, и это его следы впервые привели меня на таинственные и манящие тропы Тени. А сегодня я впервые ощутил его присутствие — когда он стоял за мной, охраняя от жестокого осязаемого мира.
Зверь увидел меня, он смотрел на меня шестью глазами, и я на мгновение растерялся, не зная, в которые из этих глаз смотреть. А потом понял: смотреть не надо, подошел и коснулся рукой шерсти дивного зверя. Он махнул хвостом, заслоняя звезды, припал на сильные лапы и взвился в небо, вмиг оказавшись на вершине прочных стен, что окружали эльфинаж. Я поспешил за ним, прыгая по обрывкам ветра и стараясь не упасть. Добравшись наконец до зверя, уткнулся в его шерсть, вдыхая дикий, незнакомый запах, тревожащий, манящий запах неизвестных троп.
Коснувшись моей спины хвостом, дабы привлечь внимание, зверь мордой указал за стены, вдаль, туда, где не было ни города, ни зданий, а только бесконечный лес и небо, усыпанное звездами. У меня захватило дух. Ни разу, даже в своих снах я не путешествовал за пределы стен эльфинажа, отдавая предпочтение тропам Тени и общению с духами. Но сейчас… я словно породнился с миром осязаемым, впервые в жизни увидев, как прекрасны песнь небес и шелест ветра, и дорога, но не теневая, а мощеная булыжником. Я плакал, жалея, что не попал туда ни разу наяву. А сон? Во снах я был свободен, и теперь я знал, куда направлю путь свой следующей ночью.
Но зверь меня остановил. Он был безмолвен, и я непостижимым способом умудрялся понимать его. Он мне сказал, что скоро путь мой в Тень будет закрыт — затем и приходили утром люди в сияющих доспехах. Они храмовники, а я был маг — не просто маг, а породнившийся с Тенью, а значит, их заклятый враг. Они пришли, чтоб отвести меня туда, где путь мне в Тень закроют, но мать со слезами на глазах выпросила отсрочку попрощаться, и они сдались: что может сделать несмышленый эльф, заблудившийся в видениях своих снов?
Что может сделать эльф на тропах Тени? Такой вопрос мне задал зверь.
«Когда уйдешь, — взмолился я, — возьми меня с собой! Ведь разве невозможно убежать отсюда через Тень?» «Невозможно, — зверь ответил, — для тебя. Но я здесь, чтоб помочь. Прими мое дыханье, стань со мной единым целым, будь моим проводником в мире плоти и крови, и я стану твоими глазами в мире теней».
Я согласился — что мне оставалось? Оставить Тень было для меня немыслимо. Я сам стал зверем, и зверь стал юным эльфом.
А в следующий миг я помнил лишь чарующую пляску пламени, я видел ее с высоты соседних крыш, и в центре ослепительно сиял металл доспехов, что стали тюрьмой для тех, кто должен был вести в тюрьму меня.

Я помню тропы, помню сны, их было много. Помню духов; я тянулся к ним, столь юный, любопытный, а мудрый зверь внутри меня смеялся, глядя на мои старанья. Со временем мы так сроднились, что стали одним целым. Я мчался волком по лесам, до крови сдирая лапы острою травой. Я крался эльфом по чужим воспоминаниям, незримый, невесомый, словно дух. Я был один и был свободен, я дышал и жил, вольный, как никто другой. И в Тедасе, и в Тени я видел многое, что вызывало интерес и будоражило кровь, я знал и боль, и радость, но лишь на пограничье встретил то, что встряхнуло меня, напомнив, кто я есть.
Эллана Лавеллан. Чье имя было для меня подобно зову Тени, той первой песне, что услышал я во сне, последовав за нею и найдя следы в ней самого себя. Я хотел быть с нею и в Тени то и дело набредал на ее тропу. Не мог свернуть, вкусив свободы горечь, и волк внутри меня выл дико на луну. Он выл, буквально каждою своей шерстинкой ощущая, как дар свободы подвергается сомнению, как самое ценное, что он обрел, объединившись с юным эльфом, грозит разрушиться в единый миг. Эльф с волком больше не были едины, они ступили на тропу войны в Тени и наяву. Эльф одержал победу лишь на время, я понимал тогда, что медлить мне нельзя. Я чувствовал, как бьется в заточеньи дикий зверь, столь опрометчиво деливший с эльфом силу. Но я не мог не поделиться с Лавеллан тем, что было мне дороже всего в жизни.
Ар ласа мала ревас.
Она была свободна. Волк рванулся следом. Немыслимым усилием его я удержал внутри, закрыв собою хрупкую эльфийку, рукой своей вершившую превратности судьбы. Я должен был уйти, чтоб не позволить волку вмиг лишить Тедас его спасения.
Пока я побежден. Я снова на дороге, вместе с волком, он часть меня, но нынче он — не я. Я побежден, но остаюсь не сломлен, пока со мною мысли Лавеллан. Я чувствую, как тянешься ко мне. И многое бы отдал, чтобы снова ощутить твой запах, твою ладонь в своей руке. Но не сейчас. Не в этой жизни. Мой путь теперь опасен, не я иду, а волк. Этот путь — не твой. Но обещаю, что буду я всегда с тобой, через Тень, во снах…
Грядут иные времена.