Башня Бдения, через две недели после воплощения.

Когда он впервые взглянул смертными глазами на мир по эту сторону Завесы, он показался ему непривлекательным и унылым. Серое небо, серая грязь под ногами, серый туман, серый дождь… Демоны действительно странные, раз так стремятся сюда. В воспоминаниях Кристоффа мир был не таким, но Справедливость им не поверил — на следующий день всё было точно так же: тучи, туман, дождь, грязь… А оказалось, что нужно было лишь подождать день-другой, чтобы выглянуло солнце. И когда дух увидел его, то мёртвое тело показалось ему незначительной платой за возможность видеть красоту этого мира собственными глазами, а не во снах смертных.

Мир смертных завораживает, он прекрасен и изменчив сам по себе, без постороннего вмешательства: восходящее над белыми вершинами гор солнце к вечеру скатывается за зелёный окоём леса; чёрное небо с россыпью колюче мерцающих звёзд вскоре выцветает в рассветный перламутр; ослепительный росчерк молнии среди тёмных туч сменяется проливным дождём, а дождь — многоцветной радугой… В обрамлении подобной красоты даже серые людские постройки начинают выглядеть привлекательно.

Башня Бдения — маленький мир в мире большом. Самое первое впечатление — он оглушает. Он полон шума, создаваемого его обитателями: обрывки разговоров и окрики, звон металла о металл, хлопанье и скрип дверей, ржание лошадей… За всей этой суетой духу трудно расслышать то, как поёт небо этого мира, а ведь доносящиеся сверху звуки иной раз не лишены красоты. Иногда они похожи на журчание лесного ручья, иногда — на тонкий перезвон золотых подвесок племянницы сэра Вэрела. Чужая память утверждает, что это поют птицы — маленькие серые комочки, за которыми любит охотиться рыжий кот мага. В это трудно поверить, и однажды дух отобрал у кота его добычу и внимательно изучил изнутри и снаружи. Тонкие сухие лапки, щепоть мяса да кучка перьев — как они могут порождать звуки, от которых душа цепенеет в восхищении? Но кто бы ни издавал эти трели, ночью они не слышны.

…Есть лишь одна мелодия, чьи чарующие переливы — то тихие, то громкие — Справедливость слышит каждый миг своего существования в этом мире. Нет, «слышит» — неверное слово, несовершенный слух смертных тут ни при чём. Он ощущает её всей своей сутью, так, будто источник песни находится в нём самом. Но это не так. Ни в нём самом, ни в занимаемом им мёртвом теле нет ни крошки лириума, чью песнь он и слышит. Командор обещала добыть немного. Надо лишь подождать, и однажды…

— …Стража-командора? Я доложу ей, подождите здесь, — эхом его мыслей прозвучал голос стражника, и через миг позвякивающий кольчугой мужчина неспешно прошел мимо сидящего в тени стены Справедливости и скрылся за дверью замка.
 
Дух отвлёкся от созерцания полуденного неба и обратился мыслями к происходящему. Леди Кусланд сейчас во внутреннем дворе, на другой стороне площади, и если у этой смертной какое-то срочное дело, то его долг помочь ей и позвать командора. Больше некому: стражники полдничают, а слуги заняты подготовкой к празднику.

Чтобы не пугать незнакомку своим обезображенным лицом, Справедливость решил пройти как можно дальше от колодца, у которого она стояла, но внезапно она сама окликнула его:

— Кристофф? Почему ты не появляешься дома? Что с тобой… — голос её пресёкся, но звучание его внезапно вызвало из памяти имя этой смертной. Ора. Жена Кристоффа. Даже лицо её вдруг показалось смутно знакомым — будто они когда-то давно общались, но потом долгое время не виделись. И чем больше Справедливость в него всматривался, тем больше оно начинало казаться родным, знакомым до каждой веснушки на коротком, чуть вздёрнутом носу, до маленькой родинки у… Нет! Это чужое воспоминание. И чужая женщина.
— Ты ошибаешься, смертная. Я не твой муж.
— К-кристофф? — судя по голосу, она испугалась, и в неосознанном порыве успокоить её дух подошёл к ней вплотную.
— Твой муж умер, и теперь в его теле обитаю я. Это произошло совершенно случайно! Он будет отмщён…
— Не тронь меня! — взвизгнула она, когда рука в латной перчатке потянулась к её щеке. Глядя в спину убегающей женщине, Справедливость нахмурился — откуда вдруг возник этот жест? Он вовсе не собирался касаться её. Должно быть, это память её мужа подсказала, что когда она плачет…

— Зачем ты сказал ей правду? — дух обернулся на голос: женщина ростом ему по плечо, со светлыми волосами, одета в лёгкий кожаный доспех, за плечами — рукояти двух мечей… Кажется, это командор. Дух сомкнул веки и взглянул на неё иным зрением. Да. Это аура леди Кусланд. Открыв глаза, он пояснил:
— Это Ора. Жена… вдова Кристоффа. Было бы несправедливо солгать ей. Кристофф любил её.
— Теперь она знает, что он умер, и может прямо сейчас пойти в церковь и доложить о том, что в мёртвом теле её мужа живёт дух. Храмовники решат, что ты — демон, и уничтожат тебя.
— Но это же несправедливо! Я дух, а не демон!
— Не кричи, — спокойно произнесла она и продолжила, понизив голос: — Для них главное, что ты выходец из Тени и можешь быть опасен для живых. Надо было сказать ей то же, что и остальным: что ты был ранен порождениями тьмы, потом переболел болотной лихорадкой, обезобразившей твоё тело и повредившей память. Ей было бы спокойней. А известием о смерти мужа ты причинил ей гораздо больше боли.
— Я должен это исправить! Она живёт в Амарантайне, я… — дух шагнул было к воротам, но командор преградила ему путь со словами:
— Завтра мы обязательно разыщем её. Завтра, а не сегодня. Скоро гости съезжаться начнут, раут у нас сегодня, ты забыл? И ты должен на нём присутствовать. Ты — Серый Страж. А одна из обязанностей Серых Стражей — сопровождать своего командора на различных мероприятиях. Сегодня постоишь пару часов у трона, а завтра поедем разыскивать эту женщину.
— Ты права, командор. Я чуть не позабыл о своём долге. И я благодарю тебя за помощь.
— Завтра отблагодаришь, а сейчас иди домой, твоя ванна уже готова. Благовония тебе Сигрун принесёт, так что дверь не закрывай.
— Командор! — со стороны замка к ним спешила какая-то женщина в синем платье. Леди Кусланд повернула голову в её сторону:
— Да, Андерс.

Справедливость напряженно вглядывался в приближающегося смертного. Размашистая походка, рыжие волосы до плеч, в ухе блестит золотая серьга… Действительно, Андерс. Вот зачем он постоянно носит эти свои мантии и бреет бороду? И без того невероятно трудно на слух и на взгляд различать смертных, а этот ещё и усложняет задачу. И твердит, что все маги такое носят, а тех, кому не нравится его вид, он почему-то посылает в…

— Командор! — воскликнул подошедший к ним маг, приветственно кивнув духу. — Ведь Огрен и Сигрун могут и без меня съездить. Вы же знаете этих фермеров — увидят зайца, а кричат: «Медведь!» Я бы предпочёл охранять вас на празднике… ну или гостей развлечь парой-тройкой магических фокусов…
— Андерс, — вздохнула леди Кусланд, — Огрен и Сигрун не так уж и давно живут среди людей. Одних их нельзя отпускать. Но кроме тебя и меня больше никто не может долго общаться с Огреном, а если он поедет один, то, сам понимаешь, где начнутся и закончатся его расследования. В винном погребе фермера. Теперь насчёт твоего присутствия на празднике. Ты, конечно, Серый Страж, но знать всё равно воспринимает тебя в первую очередь как беглого мага-отступника. И ты делаешь всё, чтобы они об этом не забывали. Нам нужна их поддержка, так не будем же дразнить спящих мабари. Мне надо наладить с ними отношения, а вам надо разобраться с тем фермером. Может, он действительно видел гарлоков недалеко от своей фермы.
— Надеюсь, у него хотя бы дочка красивая, и я не зря потрачу время…
— Лучше надейся на то, чтобы у этой красивой дочки не было троих старших братьев. Всё! Справедливость, иди принимай ванну. Андерс, готовься к отъезду, а у меня тут ещё одно дело внезапно образовалось. Вернусь через час — полтора, — и она оставила их, торопливым шагом направившись в сторону конюшен.

Андерс повернулся к Справедливости:

— Помнишь, дух, ты меня спрашивал как-то, не хочу ли я восстать против угнетателей?
— Помню. И что? Ты решился?
— Да! Именно сейчас мне этого вдруг очень-очень захотелось.
— Почему-то мне кажется, что ты сейчас не храмовников имеешь в виду, — усомнился Справедливость.

Хмыкнув, Андерс развернулся и побрел в замок.

…Когда Справедливость смотрит на Андерса, то видит… пламя. Оно горит в жёлтых глазах мага, проскакивает золотыми искрами в рыжине волос, срывается с его рук в губительном заклятии. Огонь — его стихия и его сущность. Огонь, который при правильном обращении согревает, а при предоставлении ему неограниченной свободы сжигает всё, разрастаясь в пожар…

— Эй! — кто-то бесцеремонно постучал по его нагруднику. Дух опустил взгляд. Темноволосая низкорослая смертная с узорами на круглом лице, одета в кожаный доспех… Кажется, это гномка Сигрун.
— Это всё-таки ты, — продолжила она, поймав его взгляд, — а я уж подумала, что у нас на площади новую статую поставили. Воплощению Справедливости.
— Я просто задумался.
— Понятно. Пойдём, мне тебе кое-что надо передать, но только не здесь.

Пока они шли по площади, дух ощутил, что рядом с гномкой песня лириума звучала громче. Может, он ошибся, и это не Сигрун? Открыв дверь, дух пропустил её вперёд и лишь потом вошёл сам. Закрыв глаза, он вгляделся в неё иным зрением. Нет, всё верно, это Сигрун. Но в её ауру вплелось что-то новое и одновременно знакомое ему. Что-то… обволакивающее теплом и покоем, словно сидишь у пышущего жаром камина в ненастный день и знаешь, что тебе не нужно больше выходить на улицу, в ливень и ветер… Опять Кристофф со своими воспоминаниями. Но именно они наиболее полно описывают ощущение восторженной радости, охватывающее его сегодня в присутствии гномки… или того, что лежит в одной из её поясных сумок.

— Что у тебя с собой? — спросил он её, открывая глаза. — Ты именно это хочешь мне передать?
— Почуял всё-таки! — ухмыльнулась она, протягивая ему какую-то металлическую коробочку.
— Ты опять что-то украла?
— Чего-о?! Нет, это подарок. Тебе. Как бы от леди Кусланд. Как бы — потому что эта штучка почти месяц хранилась у меня, чтобы у хилых наземников мозги набекрень не съехали. Открывай, не тяни. Мне не терпится посмотреть на твою довольную рожу.

Справедливость взял коробочку, снял верхнюю крышку и осторожно вытряхнул на ладонь… кольцо. От него-то и исходил тот самый напев, дарящий упоительные ощущения радости и умиротворения. Лириум… Словно добрая весть из дома… И с этим определением, тоже взятым из памяти Кристоффа, Справедливость был всецело согласен.

— Судя по твоей потрясённой физиономии, я могу сказать командору, что подарок удался.
— Что? — дух на миг оторвался от созерцания искристо-синего кружка на своей ладони и непонимающе посмотрел на Сигрун.
— Ничего. Когда закончишь плескаться, намажься вот этим, — гномка поставила на лавку принесённый с собой кувшинчик. — Ух, и не завидую же я гостям — сегодня ты будешь пахнуть, как цветущий палисадник у дома сэра Вэрела!

Кажется, она говорила что-то ещё, но дух уже не слушал. Сняв с шеи медальон Кристоффа, он нанизал кольцо на сложенную вдвое цепочку и опять надел медальон на шею. Так надёжнее.

Когда он поднял взгляд, собираясь поблагодарить Сигрун, её уже не было в доме. Ах да, ей же надо собираться в дорогу. Сигрун верна долгу воина Легиона Мёртвых. Несмотря на смешливость и страсть к воровству, она тверда духом, надёжна и упорна — сущность её сродни камню, из которого, с её слов, и произошли предки гномов.

Закрыв дверь на засов, Справедливость прошёл в соседнюю комнату, где за ширмой уже стояла широкая деревянная кадка, почти до краев заполненная травяным настоем. Что там намешано, ему неинтересно — достаточно знать, что это способно замедлить разложение и приглушить исходящий от его тела запах. Он не понимает, что это такое — запахи. В Тени их нет, а нос его тела уже не способен ничего почуять. Да и Кристофф ими мало интересовался — просто делил их на приятные и неприятные. Приятными он считал запах свежеиспеченного хлеба, подрумянивающегося на огне мяса… и кожи своей жены. А самым неприятным — исходящий от его тела смрад скверны. Должно быть, теперь от него пахнет ещё хуже — потому что при жизни от Кристоффа никто не шарахался, зажимая нос.

Справедливость снял доспех и опустился в тёмную воду. Осмотрел себя, уделяя внимание каждой новой появившейся ране. И бесстрастно подумал, что этот мосластый костяк, обтянутый потемневшей кожей с проплешинами трупных пятен и порезами от оружия врагов больше похож не на человеческое тело, а на замшелую корягу с растрескавшейся корой. И пальцы, кривые и длинные, торчат из костлявой ладони, будто обломанные ветки из ствола дерева. Не зря Ора испугалась. Что ж, справедливо — ведь и Кристоффа больше нет в этом теле, и само тело сильно изменилось. Командор уже предлагала попробовать сменить его на другое — «посвежее» — и даже предоставила на выбор тела казнённых преступников, но дух отказался: он не уверен, что задуманное удастся.
 
Дух шевельнул руками, наслаждаясь ощущением упругого сопротивления воды — странно, тело кажется легче, но двигаться при этом труднее — затем поднёс наполненные настоем ладони к глазам, рассматривая своё лицо в тёмном озерце. Потом поднял руки над головой и развёл ладони. Он видел, как вода текла по его лицу, зависая каплями на бровях и носу и срываясь вниз. Видел, но кожей не ощущал.

 …Его всё ещё удивляет то, что вода и огонь способны бесследно соединяться с отделёнными от себя частями. Но огонь лучше не трогать, и доказательством тому единственная фаланга его левого указательного пальца — на первом же привале он слишком увлёкся, изучая огненное чудо воссоединения, и огонь с ветки успел перебраться на его палец. Боли не было, и он просто смотрел на то, как пламя спускается ниже, охватывая ладонь… Маг вовремя заметил и, ругаясь, загасил заклинанием, а не то осталась бы командор без помощи в борьбе с порождениями тьмы, которую он ей обещал. Теперь он Серый Страж. И его долг Серого Стража удивительным образом совпал с его добродетелью — стремлением к справедливости. То неведомое, что зовётся «Матушкой» и жаждет завладеть этим миром, насылая на смертных всё новые и новые орды порождений тьмы, должно быть уничтожено. Оно ничем не лучше баронессы, впустившей в себя демона Гордыни и захватившей в плен души смертных в Тени. И они сокрушат её так же, как баронессу. Это будет справедливо.

Улыбнувшись своим мыслям, дух накрыл ладонью медальон с кольцом. Лириум пел под его рукой, и Справедливость впервые за последние дни был счастлив.



Малая гостиная в Башне Бдения, два часа спустя.

Командор сидит напротив, и Справедливость впервые замечает, что глаза у неё серые и прозрачные, как капли дождя на клинке. Прищурившись, она изучающе рассматривает его лицо, а её тонкие пальцы следуют за взглядом, касаясь то его щеки, то подбородка. Он не чувствует её прикосновений, лишь угадывает, видя, как её пальцы порхают над его лицом.

…Многие говорят, что она красива, но при этом некоторым из них она не нравится. А Справедливость воспринимает мир гораздо проще — что нравится, то и красиво. На его взгляд тела смертных выглядят почти одинаково, и духу непонятно, почему одних считают красивыми, а других нет. Внешность обманчива, но смертные почему-то придают ей большое значение. Какая разница, кто как выглядит? Важны лишь намерения и поступки. Вот командор ему нравится — тем, что поступает по справедливости, и это правильно и красиво. У неё нежная оболочка, но твёрдая сердцевина. Только смертному, имеющему сущность клинка, было по силам уничтожить Архидемона…

— Может, ещё попробовать высветлить? — леди Кусланд отстранилась от него, чуть нахмурилась, склонив голову набок. Пальцы её, держащие кисть, были выпачканы белилами, и она отвела руку в сторону, чтобы уберечь платье.
— Оставь как есть, — посоветовала подошедшая к ним Веланна. — Тёмные пятна все равно будут проглядывать, как ни старайся. Труп — он и есть труп, даже накрашенный. Набросить пряди парика на лоб и щёки, губы намазать красным, глаза обвести тёмным — издалека сойдёт за живого.

 …Он — труп. Мёртвое тело. Она права. И незачем спорить. Во-первых, тело его и в самом деле мертво. А во-вторых, это же Веланна! Ей и из живых-то почти никто не мил. Но слышать это всё равно почему-то неприятно.

— Это издалека, а вблизи? — уточнила командор.
— Полагаешь, кто-нибудь из гостей захочет тесно пообщаться с человеком, переболевшим болотной лихорадкой и всё ещё выглядящим нездоровым? — фыркнула эльфийка, метнув на него насмешливый взгляд. — Это же люди!
— Сейчас вокруг тебя тоже люди, — отрешённо заметила леди Кусланд, вытерев руки о тряпицу, и взялась за кисточку для подводки глаз. Склонилась к его лицу, задерживая дыхание. Осторожно провела первую линию…
— Прости, ты права — я предвзято отношусь к вашей расе, а ведь вы не все одного поля ягоды, — отвернувшись, эльфийка отошла к столу и начала перебирать цветы в вазе.

…Подобные букеты стоят в каждой комнате. Леди Кусланд говорит, что так меньше чувствуются всякие неприятные запахи. Андерс на днях предложил устроить соревнование между Огреном и ним, Справедливостью, где призом «самому ароматному» станет ванна с лепестками цветов. Дух сказал, что такие ванны и так через день принимает. А Огрен заявил, что согласится в этом участвовать, только если маг сам будет их нюхать, а призовая ванна будет полна пива…

— А я бы не отказался расти на одном поле рядом с такой очаровательной ягодкой, как ты, Веланна, — внезапно подал голос молчавший до того Хоу. Справедливость скосил на него глаза: тот сидел в глубоком кресле, положив ногу на ногу, и покачивал носком парадного сапога.
— И как это понимать? — обернулась к Хоу эльфийка. Справедливость перевёл взгляд на неё: кажется, Веланна была рассержена, судя по тому, как подёргивались кончики её длинных ушей.
— Это всего лишь комплимент твоей красоте, — Хоу примирительно выставил руки ладонями вперёд. — Признаю, не слишком удачный, но всё ж, миледи, не надо пытаться убить меня взглядом.
— И «миледи» называть меня тоже не надо! — эльфийка сложила руки на груди. — Это звучит слишком по-людски.
— Это знак уважения. Или у эльфов не принято обращаться друг к другу с уважением? Я считаю, что ты красива и достойна уважения, потому и обращаюсь к тебе «миледи». Быть не может, чтоб тебе ни разу не говорили, как ты очаровательна.

Справедливости показалось, что у леди Кусланд после этих слов чуть дёрнулась рука, обводившая его правый глаз.

— Большинство людей и не заслуживают того, чтобы с ними говорить, — холодно произнесла эльфийка, отворачиваясь к вазе с букетом. Протянула руку, огладила ладонью большой красный бутон какого-то цветка.
— Приятно знать, что я среди избранных, — улыбнулся Хоу, не обращая внимания на её резкий тон.
— Ты невыносим! — заявила Веланна, продолжая стоять к Хоу спиной. Голос её звучал отчуждённо, но Справедливость видел, что и на её губах появилась улыбка.

 …Дух смотрит на них и думает о том, что эта эльфийка так долго жила среди деревьев, что и сама стала сродни им — отгородилась от мира толстой корой отчуждения, и долго придётся ждать, чтобы зародившаяся в ней мысль принесла плоды, зато она легко воспламеняется и нескоро гаснет. Ненависть к людям всё ещё ест её душу, невзирая на все усилия командора и Хоу. Впрочем, словам последнего она внимает жадно, как иссохшее дерево весеннему ливню. А Хоу и рад стараться — сыплет комплиментами, как туча градом, журчит ласковым ручейком, такой же изворотливый и уклончивый. Так ведь и не понёс справедливого наказания за своё преступление…

Громкий звук отвлёк духа от размышлений. Кажется, это хлопнула дверь. Он осмотрелся — Веланны в комнате уже не было, Хоу по-прежнему сидел в кресле, покачивая ногой, а командор уже стояла у стола, оттирая пальцы от белил и сажи.

— Справедливость, ты сейчас похож на злоупотребившего косметикой орлейского шевалье, — заявил черноволосый воришка, усмехаясь.
— Кристофф и был орлейским шевалье, — уточнил дух. — И косметикой тоже пользовался.
— Кристофф является орлейским шевалье, — недовольно поправила его леди Кусланд. — Не забывай откликаться на это имя хотя бы сегодня вечером. Это, как ты любишь говорить, справедливо хотя бы потому, что тело, в котором ты живёшь — его, тем более что и память, оказывается, тоже сохранилась.
— Но, командор, — запротестовал дух, — вы же не называете свой доспех «Элисса» лишь потому, что носите его и он сохраняет отпечаток вашей ауры после того, как вы его снимаете?
 
Хоу хмыкнул, а леди Кусланд посмотрела на Справедливость долгим, удивлённым взглядом.

— Я вижу, ты уже неплохо освоился в мире смертных. Значит, должен понимать, что не не стоит путать и пугать людей, называясь Справедливостью, когда они считают тебя Кристоффом. И уж тем более не стоит говорить каждому встречному о том, что ты — вселившийся в мёртвое тело дух. Они просто не поймут этого и испугаются. А когда люди боятся чего-нибудь непонятного, то они это непонятное стремятся уничтожить. Да-да, это несправедливо, но это так и есть. Но раз уж тебе нужна веская причина, чтобы назваться Кристоффом, то считай это приказом. Я не хочу, чтобы у Серых Стражей возникли проблемы лишь из-за того, что один из них отказался назваться по-другому. Ты меня понял, Кристофф? — отбросив испачканную тряпицу в сторону, леди Кусланд начала складывать косметику в маленький сундучок.
— Да, мой командор, — дух склонил голову. Приказ, так приказ. Да и не хочется, чтобы его приняли за демона и попытались уничтожить — тогда его миссия по восстановлению справедливости окончится, так и не начавшись.

— Скажи мне… Кристофф, почему ты можешь разговаривать, смотреть и слышать, но при этом не чуешь запахи? — внезапно спросила его командор. Хоу тоже заинтересованно подался вперёд.
— Я и сам этого не знаю, эти органы испорчены не меньше, чем нос, но я всё равно могу говорить, смотреть и слушать. Возможно, это как-то связано с моей духовной сущностью — в Тени мы видим, слышим и говорим. Не так, как смертные здесь, но похоже. А вот способности чуять запахи и распознавать вкус пищи у духов нет. Это нужно лишь смертным в их мире, чтобы не навредить своему телу, съев или выпив что-нибудь не то. Телесная боль для меня тоже в новинку. Да и то, как подсказывает мне память Кристоффа, она гораздо слабее, чем у живых. Моё тело не ощущает прикосновений, но сильный холод, жар и боль от глубоких ран я пока ещё могу чувствовать некоторыми участками тела. Особенно с правой стороны.
— Всё верно, — кивнула головой командор, — труп лежал на правом боку, и, должно быть, поэтому правая сторона сохранилась лучше левой, на которую несколько дней светило солнце. Но ведь тело продолжает разлагаться, не так ли?
— Да. Травы Веланны помогают, но… — и дух пожал плечами.
— Значит, когда это тело окончательно испортится, тебе всё же придётся попробовать переместиться в другое, — заметил Хоу, откидываясь на спинку кресла. Командор молчала, покусывая губы.
— Когда дойдёт до этого, тогда я и решу, — заявил Справедливость, недовольный вмешательством в разговор черноволосого воришки. — А ты ещё не надумал искупить своё преступление? Ты так и не понёс наказания.
— Слушать тебя день напролёт — разве не достаточное наказание?
— Что ж, Хоу, значит, можешь считать это наказанием, — сообщила леди Кусланд, вставая из-за стола и по-прежнему не глядя на мужчину, который не сводил с неё глаз, — но сейчас ты поможешь Кристоффу одеться. И не забывай, пожалуйста, хотя бы при посторонних называть его именно так.
— Да, мой командор, — отозвался тот.
— Прекрасно. Жду вас через полчаса внизу, — и леди Кусланд ушла, аккуратно и тихо прикрыв за собой дверь.

Справедливость подумал, что ей хотелось со всего маху хлопнуть дверью, судя по тому, какое сильное раздражение от неё исходило. Почему так? Ведь раньше, когда она общалась с этим воришкой, даже цвета их ауры становились иными — чище и ярче, а от них самих исходила волна энергии, от которой духу становилось почти так же приятно, как от лириумного кольца, которое ему сегодня подарили. Что происходит между этими двумя? Надо спросить Сигрун…



Башня Бдения, через месяц после воплощения.
 
Не нуждаясь во сне, Справедливость иногда проводит ночи в библиотеке за чтением, а иногда бродит по коридорам башни Бдения, размышляя о том, что узнал из книг и из жизни, и сверяя это с памятью Кристоффа. Ему нравится тишина, царящая ночью в замке. Ни шума, ни посторонних, лишь гулкие полуосвещённые коридоры да молчаливые посты стражи на этажах. Командор не против. Она говорит, что, может, хотя бы блуждающий по коридорам дух отучит слуг от распутства и воровства, а стражу сделает более бдительной. Ну и заодно наёмных убийц распугает. Потому Справедливость и останавливает тех, кто не одет в форму стражи, и расспрашивает, кто они и куда идут, а потом докладывает или капитану стражи, или самой леди Кусланд. Вот и сегодня ночью он услышал чью-то осторожную поступь — должно быть, кто-то из слуг решил рискнуть, посчитав, что не попадётся. Вглядываясь иным зрением в полуосвещённый коридор, дух приготовился к встрече незнакомца. Шаги приближались, и стало ясно, что идут двое. Звякнул металл. Дух подобрался: неужели наёмные убийцы? Хорошо, что он никогда не снимает доспех и пояс с оружием…

— Да тише ты! — шикнул кто-то пока ещё не видимый за поворотом. Справедливость замер — кажется, он уже слышал этот голос раньше.
— Сам не шуми, топаешь, как бронто! — проворчал ещё один голос, также показавшийся знакомым… как и ауры двух полуночных гостей. Дух шагнул им навстречу.
— Ай!
— Портки Андрасте!

Мужчина в мантии забубнил заклинание, а его спутник схватился за нож. Справедливость стоял неподвижно, демонстративно сложив руки на груди и позволяя им разглядеть себя в неярком свете настенных факелов.

— Что вы здесь делаете? — спросил он Стражей, переводя взгляд с набычившегося Огрена на замолчавшего Андерса.
— Мы-то на кухню идём, а вот что ты здесь делаешь? — подбоченился гном, выпустив рукоять ножа.
— На кухню? — удивился дух. — Ночью?
— Да, а что? Ночью тоже есть хочется, — заявил Огрен. И, подумав, добавил: — И пить.
— Мы лишь недавно были приняты в Орден и теперь всё время хотим есть, — объяснил Андерс.
— И пить! — вставил гном.
— Да, и пить тоже. Это такой постэффект от ритуала. Командор знает об этой особенности, можешь спросить у неё.

Справедливость задумался. Смертные и так несколько раз в день едят, но если у Стражей в результате ритуала действительно возросла потребность в пище, то не умрут ли они к утру от истощения, если не дать им утолить голод? И командора можно спросить лишь завтра…

— А пошли с нами! Выпьем! — прервал его раздумья гном.
— …Поедим, — торопливо поправил его маг. — Он хотел сказать «поедим».
— И выпьем тоже, — недовольно добавил Огрен.
— Гном, судя по всему, ты чрезмерно увлекаешься спиртными напитками, — нахмурился Справедливость. От Андерса донёсся сдавленный смешок.
— «Напитками»? — пробасил гном недоумённо.
— Я так и не разобрался в том обилии слов, которыми ты их именуешь.
— А! Так ты про бухло! — сообразил Огрен, почёсывая подбородок и игнорируя дергающего его за рукав Андерса. — Попробуй обязательно!
— Если пьющий их становится похож на тебя, то я лучше обойдусь без этого, — и дух отошёл в сторону, пропуская Стражей.
— Ну и сам дурак, — пробормотал Огрен, проходя мимо него.

…Этот гном так же груб и тяжёл в обращении, как и его секира. Рубит сплеча, не озадачиваясь тактикой. Лишь командор да Андерс могут выносить его подолгу. Командор почти за год совместных походов попривыкла, а лёгкий нравом Андерс просто пропускает грубость Огрена мимо ушей, подначивая его в ответ.

Проводив Стражей взглядом, Справедливость неспешно пошёл в другую сторону. Приятно, что его иногда всё ещё приглашают разделить совместную трапезу, забывая о том, что ему не нужна человеческая пища. А сейчас тем более не нужна. Он уже сыт. Следуя совету командора — «не пугать смертных рассказами о том, чего они не поймут», — дух не сказал Стражам, что уже закусил их испугом. Кисло-сладким и терпким на вкус, как яблоки, которые Кристофф в детстве таскал из соседского сада.

…Поразмышляв, Справедливость пришёл к выводу, что эмоции смертных — это изменённая духовная энергия, которой они насыщаются в Тени, когда спят. И, проснувшись, смертные пользуются ею для того, чтобы мыслить и чувствовать. Они даже неосознанно обмениваются ею друг с дружкой, но большая часть теряется впустую, и потому дух считает правильным поглощать их эмоции. Надо же ему что-то есть? Как человек, лишённый еды, гибнет от истощения, так и энергия обитателя Тени, попавшего в мир смертных, истощается со временем. Но она уходит во много раз быстрее, если он вселился в мёртвое тело и пользуется им, как живым. Попасть обратно в Тень он не может, значит, нужна заёмная энергия. Боль и ужас умирающего насыщают лучше всего, дух осознал это в первом же сражении. Но он не демон, он не убивает всех подряд. Он поступает по справедливости, убивая лишь преступников, которые первыми бросаются на него с оружием, не желая сдаваться и идти под суд.

Другие эмоции смертных тоже годятся в пищу. То, что у них разный вкус, обнаружилось несколько дней назад. Должно быть, лириумное кольцо поспособствовало, пробудив то, чего у духа отроду не было, а у его тела уже нет. И ещё, конечно же, воспоминания Кристоффа, необъяснимым образом определяющие вкус каждой эмоции: испуг кислый, тоска имеет вкус плесневелого орлейского сыра, а гнев — острый привкус лука. В ненависти проступает едкая горечь гнилого ореха, а радость и любовь сладки, как спелая садовая ягода. Сегодня он видел разговаривающих друг с другом командора и Хоу и почувствовал себя так, будто ел ягодный пирог. Сигрун сказала, они помирились.

Жаль, что между ним и Орой не может быть такого — слишком уж она страдает при виде мёртвого обезображенного тела своего мужа. И порадовать её он может лишь единственным способом — отомстив за его смерть. Дух полагает, что это будет справедливой платой за то, что он продолжит жить в теле Кристоффа и пользоваться его памятью.