— Ты же знаешь, я должен это сделать.
Высокий человек в традиционных одеждах мага с легкой иронией и даже состраданием смотрит на упрямо поджавшего тонкие губы собеседника. Чуть качает головой — недоумение.
— Ты ничего никому не должен, Орсино. Мы с тобой не раз об этом говорили.
Второй — эльф — на мгновение прикрывает глаза. Хрупкая фигура — кажется, ударь, и маг растает в воздухе. Но человек прекрасно знает, как обманчива эта иллюзия. Знает, что на самом деле силы, заключенной между тонких ладоней, хватит на то, чтобы обратить в беспощадное пламя целый город.
И тем больше он сожалеет о его решении.
В зеленых глазах Орсино — без двадцати минут Первого чародея Киркволла — одна лишь усталость.
— Я знаю, Квентин. Думаешь, если бы у меня действительно была полная свобода выбора, я бы не остался с тобой? — он раздраженно взмахивает рукой, и другому магу чудится почти завершенная иллюзия. — Но кроме нас больше некому… Здесь ни у кого не достаточно силы и воли, чтобы противостоять им.
«Им» — рыцарям Церкви.
Храмовникам. Уже со времен обучения маги запоминают на будущее не поминать врага всуе. Уже с пяти-семи лет узнают врага в лицо и больше никогда не ошибаются.
Квентин мельком думает о том, что Орсино никогда не позволял себе прятаться за спинами других.
Вот и теперь… Даже когда у них наконец-то уже есть возможность покинуть Башню.
— Ты не представляешь, во что ввязываешься, — мрачно произносит маг. Тяжело опирается на резной посох. — Говорят, белую ведьму тоже сюда переводят.
Орсино только кивает — конечно, было бы глупо полагать, что он не выяснит все сам до того, как принять решение. Мимолетная полуусмешка проскальзывает по тонким губам, когда на ладони расцветает бутон укрощенного пламени.
— Мы с Мередит будем прекрасной парой, ты не находишь?
Квентин только морщится — напрасное бунтарство.
— Я всего лишь не хочу однажды узнать, что для тебя тоже засияло «солнце». Поверь, я уже достаточно насмотрелся на Усмиренных в Круге.
Во взгляде эльфа мелькает тень — безотказная память иногда слишком горькое бремя. И у каждого из них есть кого вспоминать.
Пламя Андрасте выжигает все подчистую.
— Не беспокойся об этом, друг, — в глазах чародея дымка неожиданного льда и стали; именно так он прошел свое Истязание — не дрогнув, не засомневавшись ни на мгновение. — Думаю, ты скорее найдешь кинжал у меня под ребрами или яд в моем бокале вина. Но Усмирение меня не дождется, обещаю.
Обещание Орсино дорого стоит, но Квентин только кривит губы. Он бы предпочел, чтобы маг клялся в чем-нибудь другом.
— Значит, решено, — сумрачно произносит мужчина, даже не скрывая своей досады. Что толку, проницательность друга ему все равно не обмануть. И Орсино прекрасно знает о его нелюбви к политике, храмовникам и всем прочим.
Круги Магов Квентина тоже мало интересовали: в доктрину о магии как инструменте служения людям он не верит и никогда не верил.
Только в чистое искусство.
— Решено, — коротко кивает невысокий эльф. Темные волосы аккуратно зачесаны за уши, мантия ниспадает идеально ровными складками. За спиной трофейный посох с тремя драконьими головами — символ власти Первого чародея. А во взгляде все та же неколебимая сталь воли.
И совсем немного веры.
Этого должно стать достаточно, чтобы совладать и с ненавистью церковников, и с рабской слепотой магов?
Орсино слегка улыбается с только ему присущей суховато-прохладной иронией.
Этого будет достаточно.
— Я уйду, когда все будут любоваться на посвящение, — Квентин отворачивается, смотрит с парапета Казематов на рычащие валы, рассекаемые волнорезом. — Не ищи меня, хорошо? Я сам выйду с тобой на связь… когда все успокоится.
Квентин без пяти минут отступник и беглец, и шанс скрыться от церковных гончих — рыцарей храмовников — совсем невелик, но Орсино только спокойно наклоняет голову, соглашаясь. Они уже привыкли рисковать.
Маги рискуют каждый день. Каждый час может быть последним. Каждый миг — искушение.
Привыкаешь.
— Прощай, друг, — тонкая рука ложится на плечо, и мужчина только в который раз молчаливо изумляется тому, какая сила скрыта в хрупкой изящной фигуре. И их очевидная разница в росте становится ничтожно незначительной.
— Прощай, — он коротко и порывисто сжимает плечо Орсино в ответном жесте дружбы-расставания-сожаления, отступает на шаг, все еще наблюдая, как молодой чародей на выдохе разворачивается, как горделиво распрямляется его спина: тем нельзя показывать слабость. И горечь надежно скроется за уверенно-властным взглядом — этому маг тоже успел научиться.
Первый чародей в таком возрасте — легенда. И непосильное бремя.
Но он почему-то уверен: Орсино справится.


Камин брызжет искрами, наполняя небольшую комнату жаром и светом; за окном безлунная ночь, ветер и дождь. Тени от высоких книжных стеллажей дрожат и падают на ковер причудливыми изгибами, и сидящему в кресле эльфу на миг чудится отражение андрастианского солнца.
Орсино встряхивает головой, невесело усмехается своим мыслям и доливает в бокал вина.
Он редко позволяет себе такие вечера: обычно обучение, разборки с храмовниками и все словесные поединки с печально известной командором Мередит выматывают его настолько, что он проваливается в Тень, едва добравшись до своей комнаты и постели.
Но сегодня можно. Сегодня почти праздник.
Мередит отправилась лично с патрулями на Рваный берег — отлавливать очередных только ей известных малефикаров. А это означало небольшую передышку для магов, ибо в отсутствие своего командора храмовники все же старались, насколько это возможно, вести себя прилично.
Подобный нейтралитет Орсино вполне устраивает.
За неимением лучшего.
Память ехидно подсовывает картинки из прошлого — его посвящение в Первые чародеи, его собственный голос, ровно, отстраненно произносящий слова присяги, визгливо-резкие интонации Мередит — «белой ведьмы», принявшей командование гарнизоном храмовников…
Преподобная Мать Эльтина, подносящая ему резное бронзовое солнце Андрасте, и он, следуя ритуалу, опускается на колени и касается его губами, привычно пропуская мимо ушей стандартный набор благословений…
Маг, искренне почитающий Церковь, — исключение, и вовсе не от некой врожденной тяги к демонам и магии крови. Рыцари храма отлично справляются сами.
Орсино исключением не был.
Он — целитель и никогда не стремился ни к известности, ни к власти. Ему было вполне достаточно вместе с Квентином просиживать часы в Архивах Круга, с жадностью вчитываясь, впитывая новые знания.
Но он помнит взгляды магов, направленные на него на Посвящении, — их веру, робкую надежду, что, может быть, сейчас — может быть, с ним — все изменится. Что Первый чародей совершит чудо, и больше не придется прятать «опасные» книги, втайне от храмовников проводить занятия по боевой магии и шепотом произносить мучительно страшное слово «Усмирение».
Квентин тогда просто равнодушно пожал плечами. Слабые погибнут, но губить себя ради них чародей не собирался.
Орсино принял вызов.
В бликах хрустального бокала магу мерещатся отблески пламени и льдистая изморозь — о, как же сложно ему, врачевателю, было учиться убивать! Но Первый чародей должен в мастерстве владеть всеми известными школами магического искусства.
Кроме малефикарума, естественно.
Малефикарум…
Орсино одним глотком допивает вино, рассеянно, нетерпеливо постукивая тонкими пальцами по столешнице. На ней распечатанный конверт и лаконичная записка с указанием времени.
И подпись — «К».
Рукоять ножа — тонкого, практически безопасного, для вскрытия писем — легко ложится в ладонь. Маг еще секунду смотрит на танцующее в камине пламя, потом с короткой усмешкой откладывает нож и одним движением сминает записку в руке. Огонь, покорный его воле, мгновенно облизывает бумагу, уже через несколько мгновений оставляя от нее только серые клочья пепла.
Пепел молчалив, он ничего не выдаст.
Не расскажет ни о миге слабости, ни о почти удавшемся искушении.
Орсино тяжело поднимается, устало-повелительным взмахом гасит свечи. Тень сейчас осязается совсем близко, совсем рядом, Тень почуяла брешь в стальном заслоне воли и жадно пьет его сомнения.
Квентин утверждал, что этого не надо бояться.
Он говорил, что Тень — это сила мага, что ее надо принимать, а не отвергать. И именно поэтому храмовники так стремятся разорвать эту связь.
Потому что впитавшие в себя Тень — всесильны.
Но вседозволенность тоже пугает.
Небольшая спальня примыкает прямо к кабинету; там, за ее окнами, завывает ветер, а теплого дыхания камина почти не ощущается. Но Тень липкой тяжестью виснет на ресницах, и Орсино засыпает мгновенно, едва только его голова касается подушки.
Он знает, что за сон его ждет.
Они не зря договаривались о времени.


— Ты, как всегда, пунктуален, друг мой.
Насмешливо-уверенный голос слишком хорошо ему знаком, чтобы он мог ошибиться даже во сне; эльф стремительно поворачивается ему навстречу, чуть наклоняя голову в приветствии и не скрывая улыбки.
— Рад видеть тебя в здравии, Квентин.
Отступник слегка пожимает плечами — пренебрежительно-ехидно. Он не зря считался одним из лучших выпускников Круга, и если он сам того не захочет, никто из храмовников не отыщет его убежища.
Орсино искренне рад за него.
Пространство вокруг них зыбко-непостоянно: вечная изменчивость Тени никогда не изменяет себе. Где-то в вышине расплескалась по небесам матово-серая взвесь, заслонив солнце.
Ни один из стоящих рядом магов не знает наверняка, существует ли вообще в этом мире солнце.
Тень живет по своим законам.
— Мы не успели закончить наш разговор в прошлый раз, — Квентин ловит его взгляд, и Орсино нерешительно качает головой. Он не уверен.
— Мне кажется, ты неправ, друг мой. То, что ты предлагаешь… слишком опасно. У нас нет никаких гарантий, что это не обернется намного большим злом, что это не будет стоить невинных жизней.
Отступник раздраженно машет рукой.
— У нас никогда не было никаких гарантий, Орсино! И называй вещи своими именами, хватит прятаться за отговорками. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Малефикарум.
— Малефикарум, — непослушными губами тихо повторяет Первый чародей.
Квентин одобрительно кивает.
— Магия крови всего лишь одна из ветвей Искусства. Разница лишь в том, что она усиливает природную связь мага с Тенью, чего так боятся наши благочестивые рыцари Церкви. Потому что она дает такие возможности и силу, которые им не обуздать, не подчинить. Чистое творчество!
Орсино отводит взгляд.
— Слишком опасно, Квентин.
— Опасно! — восклицает мужчина. — Скажи, неужели тебе совсем не любопытно? Неужели они уже успели настолько изменить тебя?
Это не укор, но эльф опускает голову, а в неизменно учтиво-ровном голосе проскальзывают ноты вины и одновременно металла.
— Мне пришлось научиться… осторожности.
Орсино не обижается и не сердится, ведь, в конце концов, Квентин всегда был далек от интриг и политики, он не знает, каково это — каждый день выслушивать бесконечные обвинения во всех смертных грехах и всеми правдами и неправдами вымаливать прощение очередному ученику, которого застукали с запрещенной книгой или артефактом.
Жизнь заставила его стать осторожным, но, видит небо, он этого не просил.
— Хорошо, — наконец произносит отступник, и его тон чуть смягчается. — Прости, друг. Я и в самом деле успел забыть, что такое Киркволл. К счастью, меня уже больше ничего не связывает с этим городом помимо тебя.
Короткая улыбка оседает на тонких губах, но Орсино тут же отворачивается. Складывает руки на груди.
— И все же ты хочешь попробовать.
Это не вопрос, а утверждение, и Квентин, конечно же, не спорит. В конце концов, он сам собирался рассказать.
— Да, — просто отвечает мужчина.
Орсино молчит, и маг нерешительно делает шаг вперед, касается его плеча. И не сопротивляется, когда эльф неожиданно перехватывает его руку, разворачивая ее ладонью вверх.
Там нет порезов.
— Пока нет, — шепчет Первый чародей. Ослабляет захват, вскидывает взгляд на друга. — Послушай, Квентин, не мне тебе объяснять, чем грозят сделки с демонами. Неужели тебе недостаточно того, что нам доступно сейчас?
Потому что он не хочет — как можно не понять?! — не хочет быть тем, кому придется убивать его-одержимого, чтобы не дать демонами вырваться из-за Завесы. Потому что не хочет видеть знак «солнца» — вновь и вновь — он, как Первый чародей, обязан присутствовать на каждой такой… церемонии.
На каждой казни.
Горечь невысказанных слов расползается в сыром воздухе словно скверна, и Тень мгновенно откликается новым изменением. И вокруг замерших магов торчит выжженный лес, а почва под ногами тянет чернотой и ядом.
Мужчина молча наклоняется, подбирает щепотку земли, задумчиво растирает ее в пальцах.
И Орсино не нужно слышать его ответ: он и так слишком хорошо его знает. Квентину никогда не бывает достаточно.
— Хорошо, — сухо произносит Первый чародей. — Хорошо, будь по-твоему. Что требуется от меня?
Их взгляды встречаются вновь — изумрудно-зелёный и хрустально-серый.
— Некоторые книги, — коротко отвечает Квентин. — У меня нет возможности их раздобыть. Орсино, послушай, я не собираюсь заключать сделки с демонами. Да, для того, чтобы научиться правильно использовать магию крови, необходимы знания, которых у меня пока что нет. Но знания можно получить разными путями, не так ли?
Эльф только чуть кривит губы — ему кажется, что Тень отзывается ехидным смехом. Он, разумеется, слышал о том, что малефикарум можно изучать по древним текстам, не принося кровавых жертв, но особо в это не верил.
Все требует своей платы. И чем выше ставки, тем больше цена.
Таков вечный и неизменный закон магии.
— Хорошо, — тяжело повторяет Орсино. — Составь список… я сделаю что смогу. Но прошу тебя, друг… подумай над моими словами.
Квентин безмятежно улыбается, кивает. Разводит руками.
— Спасибо. Я…
Мир вздрагивает, словно при землетрясении, разливается сизой пеленой то ли ливня, то ли памяти. И конец фразы Первый чародей уже не слышит — Тень внезапно смазывается, идет рябыми волнами, как всегда бывает при резком выбросе в здесь и сейчас.
Как всегда бывает, когда прерывается сон.

Мгновение уходит на то, чтобы раскрыть глаза, морщась от резкого света факелов, и сфокусироваться на реальности.
Точнее, на троих храмовниках в полном боевом облачении.
— Рыцарь-командор Мередит требует вас как можно быстрее, — отрывисто произносит крайний; забрало скрывает лицо.
Орсино устало кивает.
— Дайте мне минуту.
Накинуть мантию — дело нескольких мгновений; он уже привык. Слишком часто его вот так вызывают по «делам особой срочности». Гораздо сложнее изобразить маску той своей знаменитой непробиваемо-бесстрастной иронии: она намертво въедается в кожу днем, при разговорах-перебранках с храмовниками, но сейчас ночь, и он хочет только одного — упасть обратно в кровать и забыться сном.
Орсино выходит к ожидающим его рыцарям и коротко кивает в знак готовности.
— Не хотите ввести меня в курс дела, сэры?
Храмовники переглядываются — нерешительно, значит, опасаются качественной взбучки от командора. Мередит отлично умеет замечать такие мелкие нюансы, а впадать к ней в немилость — испытание не для слабаков.
С кривой усмешкой Орсино думает, что быть в немилости у «белой ведьмы» он не пожелал бы и злейшему врагу, если бы таковой у него имелся.
— Рыцарь-командор не велела… — опасливо начинает один из них, но крайний — видимо тот, что постарше — раздраженно-уверенно отмахивается рукой. И Первый чародей про себя делает крайне неутешительный вывод, что все может оказаться еще хуже, чем он предполагал.
— Патруль на Рваном берегу угодил в засаду, — его голос из-под забрала звучит глухо и хрипло, словно человек с трудом пытается отдышаться. — Потеряли почти половину, пять раненых, из них трое совсем плохи. Вы же целитель, мессер… а Мередит никогда сама не попросит, гордость ей не позволит, но…
Он не договаривает, смущенно осекается: они не привыкли просить, только требовать, но Орсино не собирается сейчас предъявлять претензии. Молча прибавляет шаг, сосредотачивается, скользит тонкими пальцами по вшитым в мантию рунам, чувствуя, как они оживают в такт звенящей силе.
Он целитель. И это важнее всего.

Они спускаются во внутренний двор Казематов, кто-то из новопосвященных храмовников торопливо машет рукой, распахивая перед ними дверь невысокой пристройки. И Орсино уже на ходу бросает сухо и коротко, не сомневаясь, что это будет выполнено:
— Пятерых магов ко мне. Немедленно.
Сейчас ему не кажется странным, что он раздает приказы. Так надо.
Если это действительно магия крови, то придется уходить в Тень, чтобы отогнать демона, а в одиночку ему просто не хватит силы. Не приносить же Мередит в жертву, в самом деле. Хотя, мысль в какой-то мере заманчива…
Едва заметная усмешка тенью скользит по губам и тут же гаснет бесследно, когда Первый чародей видит безжизненно раскинувшиеся на койках тела.
Пятеро раненых. Из них трое без сознания — явно при смерти, только зелья еще поддерживают в них жизнь. Сколько у него осталось времени до тех пор, пока их целебный эффект не иссякнет окончательно?
Должен справиться.
«Не так, — поправляет себя Орсино, стремительно подходя к первому, чуть слышно стонущему храмовнику и уже чувствуя, как сворачивается ладонях теплая живая сила. — Справлюсь».
Магия врывается в мир.
Лазурь сочится из рук, пляшет бликами на серых стенах, окрашивая их в некое подобие Тени. Лазурь — это магия, это ниточка, которая привязывает тающие жизни к Здесь и Сейчас, ниточка, которая с каждой секундой становится все прочнее.
Орсино даже не открывает глаз — все его внимание сейчас сосредоточено на сплетении чар такой сложности, что даже не снились многим из тех, кто именует себя магами.
Некромантия? Нет, что вы, не его уровень.
Почти-воскрешение.

В углу, словно статуя возмездия, застыла Мередит. Ей тоже немало досталось в той схватке, и малефикары действительно оказались вполне реальными, вызвавшими таких же вполне реальных демонов. И случись это в другое время, она бы не преминула высказать Первому чародею — как всегда, в меру едко-холодно — все, что она думает о магии и всех, с ней связанных.
Но не теперь.
Не теперь, когда бледнеющий на глазах эльф, кажущийся таким хрупким и маленьким среди закованных в броню рыцарей, вновь и вновь вызывает на дуэль саму смерть.

Орсино роняет руки, выдыхает, сгибаясь пополам: раны четвертого храмовника оказались слишком тяжелыми. Машинально слизывает капельку крови, выступившей из прокушенной от напряжения губы: среди кипящей вокруг него магии и силы он даже ничего не ощутил.
Но вот теперь она приходит во всей красе.
Боль.
Знакомое каждому магу чувство: чем ближе истощение маны, тем сильнее организм намекает на то, что пора прекратить подобные издевательства над собой. Чувство боли, не сравнимое ни с чем, ломка и пытка — и именно поэтому так любят храмовники использовать Святую Кару, которая мгновенно выпивает весь резерв у мага.
А может, они просто не знают, что это такое…
Сейчас Орсино не хочет думать об этом.
Первый чародей распрямляется — рывком, усилием воли — остался еще один, еще одна жизнь, которую надо спасти. И даже если потом он несколько дней не сможет колдовать — что же… Он целитель. Он привык платить.
Цена есть цена.
Тяжелая рука в латной перчатке резко ложится ему на плечо.
— Он одержим, — коротко произносит Мередит. — Твое исцеление здесь не поможет.
Орсино чуть передергивает плечами, отворачивается, переводя взгляд на тяжело дышащего храмовника. Он знает: сейчас достаточно будет лишь одного его слова, что раненого вытащить уже невозможно, что одержимость — это безнадежно, это конец, и рыцари Церкви сами закончат то, что не успел вражий клинок.
Рыцарю-командору не положено колебаться.
И в этом Орсино уверен больше, чем во всем остальном.
— Есть ритуал, — торопливо говорит он, на миг оборачиваясь к Мередит. — Погружение в Тень. Если убить демона там, он покинет тело. Это единственный способ. Если же не получится… ваш рыцарь умрет и так.
Голубые глаза — такая же беспощадная лазурь — словно пронзают насквозь.
Женщина — нет, Рыцарь-командор — мгновенно и бесстрастно взвешивает шансы на успех. И Орсино позволяет себе на миг даже почувствовать нечто сродни уважению.
Большинство считает, что он ненавидит ее. Остальные — что боится и презирает.
Это слишком легко. Заставить себя понять врага — намного сложнее.
Они как аверс и реверс, две стороны монеты, взаимосдерживающая сила. И обе стороны — магия и вера — должны уравновешивать друг друга. Это закон.
И они оба знают об этом.
— Что тебе требуется?
— Лириум, — устало отвечает Первый чародей, с трудом пытаясь выровнять дыхание. — Много. И сила… Пятерых магов должно хватить, я уже послал за ними.
Глаза Мередит сужаются: поняла, что маг позволил себе отдавать приказы храмовникам. Но сейчас особая ситуация, и даже «белая ведьма», самая ярая служительница воинствующей Церкви, молча проглатывает уже готовое сорваться с языка обвинение.
Мередит отлично понимает, что бывает время, когда приходится наступать на гордость.
Орсино тоже знает это.

Дверь резко распахивается, внутрь вбегают маги в наспех накинутых мантиях; их, конечно же, подняли прямо с кроватей, толком не объяснив, что от них требуется. Приказ Первого чародея — почти закон.
Здесь вообще не привыкли спорить.
Пожалуй, Орсино едва ли не последний, кто еще позволяет себе такие… вольности.
— Погружение в Тень, — коротко командует эльф; отрывисто взмахивает рукой, расчищая место от посторонних. — Лириум, скорее.
Кто-то из храмовников торопливо передает им флаконы с лазурной силой; Орсино привычно делает несколько мелких глотков, не глядя отбрасывает пустой сосуд. Мана уже бежит по крови, словно искрящееся пламя; он знает, что эффект лириума недолгий и искусственный, что лучше всего было бы просто отлежаться и дать организму самому восстановить резервы, но…
…как будто у него есть выбор.

Мередит еще мгновение смотрит на то, как эльф молча шагает в центр образованного магами круга, как берется обеими руками за посох, то ли призывая силу, то ли пытаясь не упасть. И в конце концов не выдерживает.
— Ты не справишься с ним, слышишь! Пошли кого-нибудь из этих.
Орсино на секунду встречается с ней взглядом — и сложно сказать, в чьих глазах больше стали и неколебимой решительности.
Едва заметная улыбка скользит по губам.
— Верьте, рыцарь-командор.
Это словно сигнал — маги одновременно взмахивают руками, начиная плетение чар, щедро делясь собственной силой. Тень рушится сверху, обступает со всех сторон, смазывает привычные четкие контуры серой вуалью, вливая в сознание свой яд иллюзий. Он уже не видит, как Мередит раздосадованно машет рукой, как сухо произносит что-то насчет того, что если придется убить и его тоже, то она это сделает. Что-что, но в последнем он точно не сомневается.
Впрочем, будь Первый чародей на ее месте, он поступил бы так же.
Демонов нельзя выпускать из-за Завесы.
Орсино тяжело перехватывает посох и разворачивается, отыскивая взглядом противника. Что-то ему подсказывает — может быть, то самое седьмое чувство интуиции мага, — что их «дуэль» на этот раз будет непривычно долгой.
Демон ловит его взгляд и чуть усмехается.


Свое Искушение Орсино знает в лицо.
Его Искушение называется Страхом и предпочитает имя Фобос. Оказывается, не только люди питают страсть к придуманным названиям и кличкам. Демоны — по крайней мере, некоторые — в этом ничуть не отличаются от смертных.
— Когда ты думаешь про Страх, ты боишься, — дружелюбно поясняет демон. — Боишься меня, а это неправильно. Потому что я единственный, кто может помочь тебе преодолеть твой истинный страх, справиться с истинным врагом.
Орсино качает головой и отворачивается.
— Зачем ты приходишь?
Фобос принимает облик огненной саламандры, золотой змейкой скользит у ног, почти касаясь подола мантии. Первый чародей не обращает на это внимания: руны охранения — надежная защита, лучше любого доспеха. И пока он сам не даст свое согласие, создания Тени бессильны получить власть над ним.
Правда, в последнее время он уже не так в этом уверен.
— Помнишь, как мы встретились? — тихое вкрадчивое шипение растворяется в воздухе липкой патокой. — Вы измеряете время так непривычно, смертные… Твоя мощь слепила и звала, твоя воля была сильнее моей… но внутри твоей души клубился страх. О, я так хорошо его чую! До сих пор он, словно яд, выжигает тебе кровь. Возможно, я хочу помочь.
Орсино чуть фыркает: слишком уж затвержена незыблемая истина, что никогда — ни в коем случае — нельзя верить уговорам демона.
Но в одном он не врет.
— Я не боюсь тебя, — холодно отвечает эльф. На кончиках тонких пальцев расцветают алые искры огненной магии. — И тогда не боялся.
— Не меня, — усмехается Фобос. Саламандра растворяется слепящей лазурью, принимает смутно знакомый облик человека. — Ты боишься неудачи, Орсино.
Маг чуть заметно вздрагивает, отводит взгляд, крепче обхватывая древко посоха.
Спорить с истиной бессмысленно.
Он действительно боится; тогда боялся, что опоздает, что не успеет вытащить из когтей Тени заблудившуюся жизнь, сейчас — что не сумеет защитить доверившихся ему людей, не сумеет уже в который раз переубедить Мередит отозвать очередное Усмирение. Боится ошибиться, принять одно неверное решение, а в Киркволле уже, как в шахматной партии, это будет равносильно полному поражению.
И цена за это может оказаться слишком велика.
Что дороже, сила ради спасения или плата за эту силу?
Демон не лжет ему, когда говорит о Страхе.
— Я предупреждал тебя, — спокойно произносит Фобос; острая лазурь его взгляда словно бы выжигает душу насквозь. — Предлагал помощь, но ты не послушал. Дальше будет хуже.

Орсино не замечает, как белеют костяшки пальцев, намертво вцепившиеся в посох. Не видит, как изменяется Тень, подстраиваясь под его разум, как на месте лесной поляны возникают голые скалы и выжженное пепелище.
Он предупреждал, да.
Фобос предупреждал его: Квентин уже зашел слишком далеко, Квентин убивает невинных женщин, использует магию крови и разрывает Завесу.
Орсино не поверил.
А потом он увидел Хоука — бледного и вздрагивающего от бессильного горя и гнева — и узнал, кем на самом деле был безумный, сошедший с ума убийца, проводивший кровавые ритуалы на своих жертвах.
Орсино не хочет думать, как он сумел удержать на лице сочувствие-сожаление, как скрыл ото всех рвущую его на части боль.
Я же говорил тебе! Почему ты меня не послушал?!
Квентин всегда питал непонятную слабость к белым лилиям.

— Ты мог его спасти, — негромко добавляет Фобос, не отводящий пронзительных глаз от лица эльфа. — Тебе надо было просто… согласиться на мою помощь.
Согласиться на помощь.
Орсино распрямляется усилием воли, коротко качает головой.
— Нет. В отличие от… от Квентина, — ему все же удается выговорить имя без запинки, — я очень хорошо представляю себе, чем грозит заключение сделок с демонами. И то, что магия крови не приводит ни к чему хорошему, я тоже усвоил просто прекрасно.
О да. Лучше некуда.
Фобос чуть морщится, словно разочаровавшись.
— Меня всегда умиляли ваши деления на свет и тьму, смертные. Вы называете одних из нас духами и едва не молитесь им как своим богам, а других — демонами и убиваете их при первой же возможности. Хотя на самом деле мы все одинаковы, мы все — создания Тени и совершенно, слышишь, маг, совершенно ничем не отличаемся друг от друга.
Маг чуть передергивает узкими плечами.
— Духи желают добра, Фобос. А демоны — противоположного.
— А! — довольно восклицает собеседник. — Значит, все дело лишь в добродетели, к которой мы стремимся, так? Но как вы определяете, какие чувства есть «тьма», а какие «свет»? Ты назовешь Гордыню злом, а Веру добром? Но та же Гордыня наделяет человека упорством, необходимым для достижения своей цели, а Вера может обратить в кровавого фанатика. Скажи мне, Первый чародей Киркволла, разве это не так?
И Орсино отводит взгляд, уже в который раз не зная, что ответить.
В памяти невольно всплывает Мередит — «белая ведьма» Андрастианской Церкви с солнечным клеймом в одной руке и обнаженным клинком в другой. Может быть, Фобос не так и неправ…
Может быть, их всю жизнь учат верить в ложь?
Тень ложится на плечи тяжелым колючим плащом, пахнет бурей и озоном. Фобос подходит ближе, невесомо касается холодными пальцами его запястья, и маг чуть вздрагивает — настолько обжигает это прикосновение.
— Страх — это нормально, — тихо произносит демон, и в поющем серебряном голосе слышится неожиданное понимание и участие. — Ты можешь лишь сдаться ему или победить. Я предлагаю тебе второй вариант.
Сдаться или победить.
Орсино отчаянно встряхивает головой, пытаясь избавиться от наваждения, до дрожи желая хоть на миг ощутить уже почти позабытую ясность мнений и суждений, как тогда, когда они с Квентином еще только-только заканчивали обучение в Круге.
Тогда все было черно-белым, и было так легко делить всех на друзей и врагов.
Тогда он нес ответственность только за себя одного.
Усталость наваливается неподъемным грузом, и кажется, ничего в мире больше не появится, только серая мгла Тени, горечь и скорбь. И застывшая маска фальшивого спокойствия, намертво прилипшая к лицу.
Но воля все еще сильна. Воля — единственное, что осталось.
— Нет, — отрывисто произносит Орсино. Делает короткий шаг назад. — Нет, демон. Я справлюсь без твоей помощи. Прощай.
Каждый сам встречается и со своими страхами, и со своими сомнениями.
Правда, теперь становится все сложнее верить прописным истинам.
Он знает, как разорвать сон насильно, как вырваться из тягучего марева Тени. Но уже видя, как смазываются серые силуэты, ощущая, как каминное пламя — из его настоящего, из здесь и сейчас — мягко дышит теплом, он слышит прощальные слова Фобоса:
— Однажды у тебя может не остаться выбора.


У каждого мага есть свое Искушение.
Но сейчас, под занесенным мечом Права Уничтожения, стоя на обагренных кровью ступенях Казематов, слыша вокруг себя лязги клинков, скрежет доспехов, проклятия храмовников, крики и стоны погибающих соратников, Орсино видит только одно.
Глаза Мередит — карательницы и немезиды — сияют той же самой ослепительно-выжигающей лазурью.
Выбора не осталось.
Тонкий кинжал, хранимый в надежде никогда не использовать, до странного легко и удобно ложится в ладонь. А острую формулу призыва маг знает уже очень давно, еще с самых первых исследований Квентина. Они тогда выучили ее, чтобы никогда не произносить.
Помоги мне.
Алая линия вскрывает кожу, кровь сочится багровыми вязкими каплями, и вместе с нею вдруг приходит сила — неистовая и бушующая, как и было обещано. И все кажется так просто, что он на короткое мгновение даже не понимает, почему не согласился на сделку раньше.
Вместе они победят Страх.
— Мередит хочет магии крови? Она ее получит!
Ради них всех.
И только когда Тень рушится сверху, бескомпромиссно сминая волю, сжигая разум, когда приходит мучительная боль трансформируемого, изменяющегося тела, когда он в последний раз видит довольную усмешку Фобоса, Орсино понимает, как он ошибся.
Сделок с демонами заключать нельзя.