В первый раз ее затошнило. Ее вырвало прямо на драгоценную чешую, когда безумие отпустило и позволило трезво взглянуть на результат героического деяния — люди Крествуда, вам не о чем больше беспокоиться, дракон повержен!..
Подавляя спазмы, прижимая ладонь ко рту, Лавеллан слепо водила свободной рукой в поисках меча. Не находила и снова сотрясалась в приступах рвоты, осознавая, что ищет оружие во внутренностях и ломаных костях, выворачивая желудок наизнанку, отхаркивая вместе с остатками еды сгустки крови. Не своей — это одновременно хорошо и… плохо до рвоты.
— Босс, ты в порядке?..
«Нет», — хотела ответить Лавеллан, но не могла. Она уже допытывалась до шпиона: а что, ты тоже пил драконью кровь? Перегнанную, настоянную на ползучей лозе? Выяснила — нет. Просто «нахватался, сам дошел».
«Соласа бы сюда», — подумалось Лавеллан, когда она все-таки — и не без помощи Быка — поднялась на ноги. Вряд ли маг бы сказал что-нибудь успокаивающее, но при нем Лавеллан постыдилась бы собственной слабости. Просто потому что негоже ей, долийке, красе и гордости клана, стоять на коленях перемазанной кровью и трястись от омерзения.
«А еще гордые эльфийские девы не глотают драконью кровь и не рычат в приступах кровавого безумия, не находят силы в боли от ран», — сказала Лавеллан себе мысленно.
«Это мило, — отметила она холодно — главным образом потому, что желудок уже был пуст, и тошнота медленно отступала. — Это в самом деле мило. Кто ждет от эльфа двуручного оружия и бешенства?»
Много-много месяцев спустя она в храме Митал, не сдержав чувств, крикнула эльфу-стражу: «Отличный молот!» А тогда просто ответила запоздало:
— Все в порядке. Все в полном порядке.
И, поддаваясь новому внезапному порыву, расхохоталась.

А потом… Потом было легко, потом было хорошо!
И во Владениях Льва, которые сами по себе навевают легкое помешательство, она и не подумала отворачивать лицо и стирать кровь рукавом. Привыкла. Нашла в этом свое извращенное удовольствие, уже стала отлично понимать Железного Быка: раны? Что раны? Подлатаем в лагере, а пока насладимся болью и пульсирующей вместе с кровью силой, соленым и сладким вкусом на языке, горячими каплями на губах…
Кассандра тогда смотрела на командира с плохо скрываемым беспокойством; она предупреждала, остерегала, что потрошители рискуют утратить все человеческое. Сэра носилась вокруг мертвого дракона, восторгаясь то им, то Инквизитором, то тем, что она сама, Сэра, — и Сэра молодец! — в очередной раз выжила. Солас молчал, и впервые за долгое время Лавеллан было решительно и исключительно наплевать, что он там думает по поводу ее выбора.
«Хотя целоваться ему будет теперь, наверное, странно», — некстати пришло в голову, вызывая глупый смешок. Лавеллан глубоко дышала, унимая все еще колотящееся с боя сердце и чувствуя, как стягивается на лице пленка подсыхающей крови. Плевать. Какие замечательные, рвущие сердце минуты.

Солас подошел ближе, зачерпнув ладонью снег. Лавеллан стояла, блаженно сощурив глаза, шумно вдыхая воздух. Уши, да и все черты, казалось, заострились еще больше. Среди местных белых снегов она темнела, как тень, в почерневших доспехах. Только глаза отливали желтым.
— Страшно? — улыбнулась Лавеллан, показывая зубы. Еще розовые, темно-красные у десен.
— Ужасно, — подтвердил он без осуждения, снегом оттирая с ее щеки кровь.
Он никак не мог отделаться от мысли, что родись Лавеллан магом, из нее вышел бы прекрасный оборотень. Волк, например. Бешеный.