Когда Вэрел увидел нового командора, которого ниспослал им Орлей, он сразу понял, что ничего хорошего Амарантайн не ждёт. Она была другая, иная — иностранка, воспитанная на традициях той страны, чужой страны. Страны, которую он считал врагом всю свою жизнь.
Леони Карон. Это имя даже произносить вслух было непривычно, язык заплетался о протяжные гласные, хотелось сплюнуть, зевнуть, а потом запить его чаркой вина. Возможно, именно поэтому он стал называть её «командор». Титул. Ничего личного.
Карон. Карие глаза — радужки цвета коньяка, настоявшегося на вишнёвых косточках. Карон. Карминовые волосы, окрашиваемые антиванской хной с примесью чего-то алхимического. Карон. Запах кардамона, источаемый от блестящей загорелой кожи, кошачья грация, кричаще пухлые губы, картавый орлесианский акцент… слишком много «К», если не для одного Ферелдена, то для старого седого воина — точно.

Он обещал быть верным своему сюзерену, кем бы он ни был. До гроба. И подозревал, что его клятве суждено свершиться как нельзя скоро — сюзерен сама его сведёт в могилу своими приказами.
«Взять заложников — детей ар’истокр’атов, задумавших бунт». Хорошо, командор. «Дер’жать не как скотину, позволять гулять по замку, только не р’азр’ешать выходить за стены». Замечательно, командор. «Устр’оить пр’иём, созвав всех баннов на бал». Как скажете, командор. Фарс орлесианского размаха в чудаковатых масках и нелепых перьях. Верх насмешки. Пародия на традиции Орлея и Ферелдена вместе взятые.
Чего она ожидала, когда устроила это?
Возможно, рассчитывала, что гордые северяне стерпят издевательства над их укладом жизни, позволяя орлесианской девке вытирать об них ноги? Может, что вероятнее, таким образом хотела разворошить гнездо змей, собрав их вместе? Но он не предполагал, что обернётся всё так.

Карон гордилась формой Серых Стражей — носила её с достоинством, начищая до блеска эмалированные чешуйки войлочной тряпочкой с пастой, туго затягивая ремешки, подгоняя жёсткую чепрачную кожу по фигуре. Высокие сапоги-ботфорты на тонкой подошве любила — каблуки не стучат, ступает плавно, виляет бёдрами, идёт, как пишет. Издалека никогда не спутаешь — женщина в доспехе. Магичка — посох в руке. Но Вэрел видел, как она и без посоха раскидала по стенкам в разные стороны гарлоков. Быть может, с ним порвала бы в клочья.
На бал она тоже явилась в полном обмундировании. Только маску надела — грифона, перья золотые, клюв из папье-маше. Загадочная. Смешная. Зачем ей прятаться, если её пылающая макушка видна за несколько миль?
— Вэр’ел, вы без маски, — осуждающе говорит она, пристраиваясь рядом с ним у стены. Командор машет ручкой, улыбаясь во весь рот проходящему мимо Натаниэлю, и тут же мрачнеет, как только он скрывается из виду. — Эти кр’етины явились на мой пр’аздник и даже не устр’оили кр’овавой р’езни. В Ор’лее все пр’оисходит иначе. Веселее.
Вэрел молча глотает кретинов, и рассудительно замечает:
— Мы не в Орлее, Командор. Нельзя ждать от людей того же.
— Ох, вы не пр’авы! Все люди одинаковы.
Она откидывается от стены и уплывает в гущу народа, не забывая перекидываться по пути со всеми парой фраз. Просто образец светской львицы. Знаток людей, её матушку. Он ощущает тесноту в груди, жгучее желание выпить чего-нибудь крепкого. Вэрел редко позволяет себе подобное, хоть и часто желает.
Быть может, как раз настал тот случай, когда стоит дать слабину.

Уединение он находит в кабинете командора, закрыв его на засов — она часто так делала, когда не желала, чтобы её отвлекали от раздумий. Что командору давалось хорошо, так это стратегия: стол был устлан развёрнутыми картами с оловянными фигурками армий, гарлоков и генлоков, орлесианских шевалье, тевинтерских гвардейцев и дикарей хасиндов. Странное увлечение для женщины, тем более мага — играть в солдатики. Но в каждом расположении войск он видел логическое обоснование позиции, уверенными стрелками был исчёркан путь наступления, убористым почерком с завитушками на орлесианском сделаны какие-то заметки. Она разыгрывала минувшие сражения, воспроизводя на пустых безжизненных клетках битвы, унёсшие сотни душ в Тень. Заглядывала она и в будущее, с особым постоянством перемещая по карте фигурки Орлея и Ферелдена… его страна всегда оказывалась окружена, зажата, разбита — совсем как она душила его своим присутствием.

Пробка отлетела с громким «чпоком», сшибая фигурку дракона, которого Карон посадила на Пик Драккона. Живых зверей она тоже любила, меньше, чем свои сапоги-ботфорты, но рыжий Андерсов кот повадился спать на её коленях, пока командор сидит над бумагами. Поглаживала тонкими пальцами с окрашенными в вишнёвый лак ногтями между рыжих ушей, а скотина млела под её ладонью. Косметические изыски командора ставили в ступор своим постоянством и количеством нулей после целых чисел. Ванна — два раза в день, горячая, с лепестками роз (надёргать из сада, благо цветёт почти круглый год); столичный цирюльник — не реже раза в месяц, а то и два, если командор узнала, что в Орлее уже такое не носят; краска для татуировки по линии губ — чуть ли не по цене валасслина вместе с долийским мастером. Это краткий список, который пополнялся время от времени новыми пунктами, не отменяя старых.

Вэрел сделал долгий глоток. Тряхнул головой, опуская глаза в стол. Давно, лет двадцать, а то и тридцать назад, он никогда бы не подумал, что придётся напиваться в одиночестве из-за женщины. И ладно бы, если она разбила ему сердце, нет, она надругалась над его душой, сама того не ведая, и продолжала жалить в самую суть. Оса. Скорпиониха. Опасная и потому прекрасная, завораживающая своей необычной внешностью, сочащаяся ядом изнутри.
Быть может, стоило бы её убрать, пока не стало слишком поздно? Что она предпримет в следующий раз? Снимет кожу с младенцев? Затравит собаками дезертиров? Скормит свиньям заключённых? Что ещё из орлесианских методов борьбы с преступлениями она пустит в ход? Второй глоток дался легче — глухо, как в воронку, лилось шипящее орлесианское вино в горло, шибая в нос пузырьками. Кулаком он подавил тошноту. Он не мог решиться.

Вторая пробка со звоном сбила фигурку командора на пол. Себя она любила ещё больше, чем ботинки и животных — с добрых пол-ладони, металлическая холодная Карон стояла на месте Башни Бдения, гордо взирая на свои владения. Интересно, что она представляла себе, когда двигала её? Что она захватит мир, только дай ей волю? Какими мыслями тешилась?

Третья бутылка вошла под шум прибоя в голове, Вэрел закинул ноги на стол, откинувшись на кресле, и смотрел в потолок, разглядывая канделябр с головами резных мабариков, служащих подсвечниками. Карон зажигала магические кристаллы. То есть не зажигала, а меняла цвет в них, то заставляя мерцать, то гореть ярче, то тусклее. В зависимости от её настроения. По крайней мере, когда кристаллы источали холодный синий свет, Вэрел точно знал, что у командора приступ меланхолии. Красный — это хорошо. Для неё.
Сейчас огни горели жёлтым, как обычные свечи, и Вэрела это устраивало. Четвёртая бутыль пилась с чётким намерением выйти из этого кабинета уже с мечом в руке. Он достал из ножен оружие и взглянул в нём на своё отражение. Он убьёт её раньше, чем она его погубит — вонзит в сердце клинок, посмотрит в её глаза, прежде чем в них угаснет красный огонь, спросит её, зачем…
Но постучались раньше. Один уверенный толчок в дверь. Заперто. Второй — удивлённо-испытательный, не ошиблись ли. Третий — открыли засов, точно невидимка дёрнул его изнутри, и на пороге появилась командор с пятью бутылками игристого вина в охапке.
Без маски.
Она устало вздохнула, увидев клинок в его руке:
— Я ведь говор’ила, что все люди одинаковые.
Командор осторожно составила бутылки у порога, не отрывая от него карих глаз. Она шла к нему, распуская собранные в пучок ядовито-красные волосы, отбросив их рукой назад. Командор перемахнула через стол, залезая на него вместе с ботинками, наклонилась по-звериному вперёд и оказалась губами цвета кошенили слишком близко к носу Вэрела. Она молчала. Взгляда не отводила, читая его, как открытую книгу, да что там она могла сейчас прочитать, и Создателю известно!
— Пр’осто смотр’и, — приказала она и пальцами с вишнёвыми ногтями поддела заклёпки на груди доспеха.
Сочная полусфера с ярко-розовым ореолом и соском-клюквинкой на его верхушке выпала из расстёгнутого ворота, приоткрывая ещё одно таинство «К». Хотелось коснуться. Пальцем. Самым кончиком подушечки, испытывая трепет внизу живота.
Нельзя трогать. Она приказала смотреть.

Карон томно откинулась от него, обнимая себя двумя руками, продемонстрировав разнузданный образ невинной соблазнительницы — отвела глаза в сторону, прикрыла их пушистым лебяжьим веером ресниц, голову склонила набок, чтобы он видел часто пульсирующую на шее артерию. А губы, свои пухлые надменные губы, наоборот приоткрыла, показав передние зубы и кончик языка. Хотелось впиться. Глотать её, как вино.
Танец блуждающих рук, раскрывающих тело по сантиметру, завораживал до невозможности пошевелиться. Она знала это. Знала и пользовалась его замешательством. Чего можно было от неё ожидать? Хотела ли она того, на что его провоцировала, или же, сделай он хоть движение, её магия решит поединок раз и навсегда?
От доспеха она освободилась, оставшись в исподнем.
Она улыбалась.
Пояс Карон стянула широким жестом, отбросив в сторону. Длинная льняная рубашка скрадывала открывшиеся подробности, но на просвет он увидел силуэт крутых бёдер и спавшие ей на колени штаны.
Она потянулась к застёжкам сапог, звякнув ими друг о друга, но он остановил её:
— Оставь, — смотреть больше не было сил.
Карон не поняла его дерзости, замешкавшись.
— Оставь так, — выдавил он, не узнавая свой голос, и подался вперёд, цепляясь за ворот её рубашки и дёргая на себя. Если это и был её испуганный выдох, для него в тот миг он прозвучал сладострастно.
Рукой он заполз ей под рубашку, сжимая крепко внутреннюю сторону ноги. Почувствовал, как напряглись её жилы под его пальцами. Хотелось войти в неё ладонью. Она обхватила его за плечи, подтягиваясь ближе, касаясь щекой его скулы:
— А тепер’ь сделай мне так, как давно хотел.
И это она знала. Она всё про него знала, и от этого хотелось рыдать. Если страдание и отразилось на его лице, то она его не могла видеть. Колебался он недолго — только чтобы позволить ей снять с себя мешающиеся железки. Но их было слишком много, а он не мог больше терпеть. Пусть поранится, защемит кожу между кольцами кольчуги — впредь будет думать, как соблазнять закованную пьяную жестянку.
Он усадил её на край стола и резким движением подтянул к себе ближе, закинув длинные девичьи ноги себе на плечи, потёрся щетиной о безумно вкусно пахнущие кожей ботфорты. Карон, распластанная на столе, закусила губу — грудь обнажена, волосы растрёпаны, глаза жадно просят свершения — бери.
Да к демону всё!..

Она затряслась, прогнулась в спине, цепляясь за стопки бумаг. Ворох писем полетел на пол. Оловянные фигурки раскатились в разные стороны, павшие под натиском превосходящего их по силе врага. Командор стонала от каждого толчка, как стонет больной в бреду. Она кричала что-то по-орлесиански. Царапалась, если дотягивалась до его рук и шеи, билась под ним, словно её пытают. Вэрел никогда не спал с женщинами, которые вели себя так в постели, и, будучи уже немолодым, понимал, что хвалёной выдержки и мастерства надолго ему не хватит. Он забыл подумать обо всём — о том, что женщины после акта любви рожают, о том, что стены замка хоть и каменные, но не смогут заглушить душераздирающие возгласы Карон, о том, что дверь она не закрыла на засов, когда прошла внутрь…
Он содрогнулся, одновременно выпуская из рук ноги Карон и подаваясь всем телом вперёд, чуть ли не падая на неё. Напротив них нарисовался щенок банны Эсмерель со взведённым арбалетом. Остановился вместе с Вэрелом. Постоял-постоял немного с открытым ртом.
— Желаешь пр’исоединиться? — невинно поинтересовалась командор.
Его губы мелко затряслись, лицо налилось краской, и через мгновение он стрелой умчался прочь, оставив двери покачиваться на петлях.
Карон подтянулась, обхватив Вэрела лодыжками, напомнив о себе и о том, что он в ней.
— Минус один, — отметила она. — Ну что же ты замер’? Пр’одолжай тр’ахать меня, и так у меня не останется ни единого недобр’ожелателя.
Она права. Он усмехнулся и подался вперёд бёдрами. Он такой же, как все, — одинаковый.