Улыбка Томаса — глуповатая и немного детская, руки с длинными пальцами и коротко стриженными ногтями — мозолистые и теплые. Айналайн нравится ощущать тепло его руки на своей ладони, словно давнее и позабытое воспоминание из детства, когда они с гиканьем бегали по двору, держась за руки, пытаясь втянуть в свои игры Натаниэля, но Хоу всегда сидел, уткнувшись в пыльную книгу, и смотрел на них до дрожи серьезным для ребенка взглядом.
Теперь, много лет спустя, они уже не дети, давно помолвлены, и в конце знойного лета должны предстать пред алтарем, чтобы скрепить союз двух семей узами брака. Айналайн никогда не видела в этом ничего странного и уж тем более дикого.
Почему бы другу детства не стать мужем?
У них будет счастливая семья, такая, о какой пишут в книгах. Дом, полный детей. Томас будет уходить на войну и возвращаться, принося запахи крови и металла. Айналайн будет следить за домом, приказывать слугам и шить у камина гобелены.
Так и должно быть.
Томас ловит ее взгляд и украдкой приобнимает за плечи — движение его неловкое и неуверенное, словно Хоу сомневается в уместности подобного жеста.
— Странно все это, правда? — шепчет он. — Ну, знаешь, этот брак по расчету, и все в этом духе.
— Волнуешься? — ухмыляется Айналайн. — Кто бы мог подумать…
— Я не волнуюсь, нет, — Томас обводит взглядом комнату и негромко переговаривающихся родителей. — У нас еще есть время, чтобы… все стало, как надо. И мы будем готовы.
На прощание Томас быстро целует Айналайн в щеку, обещает, что будет писать ей письма и ждать у алтаря, когда придет время.
Айналайн смеется и серьезно кивает.
Она еще не знает, что никогда не выйдет замуж за глуповатого и веселого Томаса Хоу.
 

***
 

Из дневника Аналайн Кусланд:

«…Позади погибшая семья и горящий дом, гордый стяг семьи Кусланд втоптан в грязь напополам с кровью. Закрыта дверь старой жизни — я иду навстречу будущему, в котором нет ничего определенного, один риск. Мне стыдно это писать, но я чувствую себя как никогда живой, невзирая даже на разбитое сердце и мертвых, что шепчут мне вслед.

…Время войны — время перемен, и мы все должны измениться или погибнуть. Во всяком случае, до той поры, пока все не обратилось в пыль и прах.
Какое отношение это все имеет к войне, ради которой я была призвана?
Я не могу сказать. Пока не могу.

…Я слышу шепот Архидемона, вижу пламя в драконьих глазах. Рокот орды, как рокот волн, отбивает какой-то свой такт, который людям кажется бессмысленным и отвратительным.
Глупо и по-детски доверять дневнику свои мысли. Но я пишу, не зная, напишу ли когда-нибудь что-нибудь еще. Смогу ли? Выживу ли? Ведь уже сегодня бой за Денерим — возможно, мой последний бой.

…Крепость Хоу как насмешка. Дом человека, убившего мою семью, — теперь мой дом.
Безумие.
Безумие, такое же, какое блестит в уголках серых глаз младшего сына Хоу, сидящего за решеткой в подвале.

…Натаниэль — в глубине души хороший человек, с которым случилось слишком много плохого. Как и я, он лишился семьи и положения. Как и мою жизнь, его жизнь перевернул Призыв.
Натаниэль Хоу — сын кровного врага, который иронией судьбы стал моим соратником.
Брат Томаса — Томаса, который должен был стать моим мужем.
Могу ли я доверять Натаниэлю?
Я не знаю ничего, кроме одного: он будет полезным провожатым в пути, в котором нет места миру».
 

***
 

Натаниэль стоит в зале, заложив руки за спину; каждое его движение отточено и порывисто, ничего лишнего. Он не сводит взгляда с портрета на стене и, кажется, совсем не замечает Айналайн, замершую у него за плечами.
— Зачем ты здесь, Страж? — голос Натаниэля полон едкой горечи и потаенной злобы. — Я не нуждаюсь в твоей компании.
Айналайн молчит, и Натаниэль вынужден обернуться, бледный в свете факелов, напряженный и неприятный. Злость, исходящую от него волнами, кажется, можно ощутить физически.
Кусланд смотрит на него, сузив темные глаза, стоит, прислонившись плечом к стене, и выглядит расслабленной: кажется, ее ничуть не трогает Натаниэль, едва ли не бурлящий от накопившейся внутри ярости.
— Так и будешь молчать?
Айналайн медленно моргает, обнимая себя руками, переводит взгляд с пылающего лица Хоу на портрет.
— Скажи мне, — негромко говорит женщина. — Как случилось, что мы стали такими?
Хоу проглатывает ядовитый ответ вместе с очередным вдохом.
— Я не знаю, — на грани слышимости выдыхает он. — Не знаю.
Кусланд молча рассматривает лицо Хоу, так непохожее на лицо Томаса. В нем нет детской наивности и глуповатой, открытой улыбки, сияющих глаз и румянца на щеках. Натаниэль мрачный и жилистый, словно из него вытравили все хорошее и счастливое.
Интересно, что Натаниэль видит в самой Айналайн?
Такую же боль в темных глазах, незажившую горечь невосполнимой утраты — наверняка.
Тонкая ладонь касается напряженного плеча Натаниэля, легонько сжимает его пальцами. От этого простого жеста в горле встает ком и предательски дрожат пальцы.
— Умру ли я, ты над могилою гори, сияй, моя звезда! — напевно произносит Айналайн, хрипловатым шепотом возвращая Натаниэля в далекое прошлое. Она всегда пела ему эту песню без начала и конца, когда Натаниэлю было особенно грустно, клала ладонь на плечо и целовала в висок, сидя под цветущими яблонями.
Они давно уже не дети, но Хоу прижимается щекой к теплой ладони Айналайн, касается дрожащими пальцами ее руки.
Как будто не было вражды.