В Амарантайне осень, но, сидя за тюремной решеткой, сложно восхищаться стаями ворон и желтыми закатами. В камеру совсем не пробивается дневной свет, здесь холодно, сыро и просто отвратительно. В таких камерах обычно коротают свои последние дни преступники и убийцы. Натаниэлю Хоу это кажется до чертиков символичным.
Между Натаниэлем Хоу и Эллисой Кусланд ― тюремная решетка. Между Натаниэлем и Эллисой ― целая жизнь и потерянное детство. Между Натом и маленькой Лис ― преданное доверие и кровная вражда.
Они уже не дети, Натаниэль не желторотый болезненный подросток с неровными волосами, а напротив него ― всего-навсего младшая дочь Брайса Кусланда, которая больше не похожа на ободранного мальчика.
«Волчонок» — так называл ее покойный Брайс. Ребенок с дикими глазами и улыбкой, которая завоевывала сердца. Девочка с коротко стриженными черными волосами, как капля воды похожая на старшего брата и уже в пять лет хватающаяся за ножи и клинки, которые для худенького ребенка слишком тяжелы.
Натаниэль помнил Эллису совсем ребенком ― тогда она была очень похожа на Фергюса, словно близнец. Сейчас, конечно, сходство не так заметно, но во многом она осталась похожей на брата: темные, густые волосы, высокие скулы, нос с горбинкой, серые глаза и худощавое телосложение.
Больше ничего. Из ершистого ребенка Эллиса превратилась во взрослую женщину ― когда успела, спрашивается? За все время Мора ее кожа потемнела, отчего серые глаза казались светлее, чем они есть на самом деле.
Эллиса Кусланд больше не та девочка, которой ее запомнил Натаниэль. Больше не «Волчонок».
«Волчонок» погиб вместе с Брайсом и Элеанорой. Теперь перед Натаниэлем Серый Страж с глазами холоднее льда, победительница Мора и убийца Рендона Хоу. Верно говорят: все проходит. Вот и детство, и юность прошли.

— А ты не изменился, — спокойно замечает Эллиса, рассматривая Хоу через прутья решетки.
Ее тон ― спокойный и небрежный, и Натаниэлю хочется ответить так же, но ему удается изобразить лишь идиотскую непрошибаемую бесчувственность.
— А вот тебя теперь не узнать. Ты чуть сияние не источаешь своим присутствием. Наверное, мне должно преклонить перед тобой колени и поцеловать ноги?
Эллиса смотрит на него с холодным удивлением.
— Я бы никогда не потребовала такого от тебя, Натаниэль.
Каждое ее слово ранит острее ножа. Вот она, порода Кусланд ― снисхождение к падшим врагам. Лучше бы она кричала или вела себя надменно. Было бы легче ненавидеть ее, а не видеть в ней давно позабытую девочку, которую пророчили ему в невесты…
— Конечно, не потребовала бы. Ты предпочитаешь, чтобы люди это делали сами. Из сердечных побуждений.
— Ты идиот, Натаниэль.
А вот говорила она в точности, как покойный Брайс: тот же поворот головы, тембр голоса, манера двигаться…
Сучка.
— Зато ты ― Героиня Ферелдена. И убийца моего отца.
— И не жалею о том, что сделала, — ровно отозвалась Эллиса.

«Не жалею о том, что сделала» — слова острее лезвия ножа, они режут и кромсают истерзанную душу, плывут перед глазами, горчат на языке ― почти так же, как черная кровь порождений тьмы, плещущая в серебряной чаше.
Тягостный, невыносимый сумрак и шепот наполняют сознание; так вот что значит быть Стражем ― слышать несуществующие голоса, слышать эхо грядущих битв, чувствовать жжение в венах.
Милосерднее было бы умереть, захлебнуться скверной и присоединиться к Создателю и его пророчице Андрасте.
Но у судьбы поразительное чувство юмора.
Натаниэль открывает глаза, первое, что он видит, ― это лицо, которое ему больше всего хочется разбить, светлые глаза, которые смотрят на него ― демон бы их побрал! — без ненависти и злобы.
— Жив, — выдыхает Эллиса. Хоу чувствует слабый запах, исходящий от ее волос, ― они пахнут лавандой.

В Амарантайне осень, и Башня Бдения окрашивается в кроваво-красный цвет на закате. Остро пахнет запасенным на зиму сеном, в крепости по вечерам греют вино, а ночи становятся холоднее, и звезды сияют особенно ярко на бархатно-черном небе.
Натаниэль не любит находиться рядом с Эллисой. Легче не видеть ее и считать врагом, чем смотреть в глаза и отчаянно пытаться воскресить в душе пылающее пламя ненависти.
Тяжело осознать, что отец погиб не просто так, а потому что заслужил, потому что на его руках еще не остыла кровь Кусландов, а от его кожи пахло ночным пожаром ― пожаром, в котором сгорела вся жизнь младшей Кусланд.
Тяжело осознать, что твой враг не желает тебе зла, и что враг ― вовсе не враг. А еще тяжелее осознавать это, засыпая и просыпаясь в доме, в котором все хранит отпечаток личности Рендона Хоу.
Эллиса словно понимает это и велит избавиться от старых и сломанных вещей, без жалости выбрасывает портреты и сжигает письма. Натаниэль разбивает вазы и лишь на секунду задерживается взглядом на портрете своего отца.
А потом снимает его и швыряет в телегу, стараясь не смотреть на Эллису.
Они очищают крепость вдвоем. Она ― потому что не может жить в окружении вещей убийцы, он ― потому что слишком много воспоминаний хранят эти вещи, воспоминаний, которые теперь кажутся лживой иллюзией счастья.
Они молчат, сидя у камина поздно ночью, не смотрят друг на друга, но тишина между ними больше не звенит от напряжения. Эта тишина уютная и почти дружеская. По крайней мере, Натаниэлю хочется думать, что это так.
Эллиса почти всегда молчит. Война вытравила из нее все девичьи замашки, теперь она не избалованная дочь Брайса Кусланда, которую когда-то в детстве Натаниэль поцеловал в щеку липкими от меда губами.
Да и он больше не тот тихий, спокойный ребенок, который мог часами считать облака на небе и зарываться в книги.
Они ― просто Натаниэль и Эллиса. Серые Стражи, отрекшиеся от своих имен и званий.
И они ушли слишком далеко от прошлого, покрыли его пеплом и спрятали глубоко-глубоко. Этот пепел можно увидеть, только если слишком долго смотреть им в глаза. Они оба полны горечью утраты и, пожалуй, как никто другой из Стражей умеют терять и хоронить.

В Амарантайне осень, темнеет море, бьющееся о причал, небо из голубого становится серым, и мелкий холодный дождь стекает по коже и оседает на волосах.
В Амарантайне осень ― желтеет трава и падает с ветвей листва, пахнущая горько, как давняя потеря. Рыжие листья застревают в темных волосах Эллисы, и Натаниэль снимает их, отведя глаза, сминает в ладонях и выбрасывает прочь, отрешенно подумав, что рыжий Эллисе к лицу.
Она улыбается ему, и в уголках бледных губ залегают ямочки. Натаниэль, не удержавшись, улыбается в ответ и чувствует, как теплые пальцы Кусланд мимолетно касаются его руки.
Много позже он сам берет ее за руку, чувствуя, как бьется в венах кровь, как собственному сердцу становится тесно в груди, и тогда ему кажется, что он видит в глазах Эллисы отблески неба, слышит песни ветра в отзвуках ее смеха.
В Амарантайне осень, и мир вокруг торжественно и печально умирает, чтобы воскреснуть, когда уйдут снега, но в сердцах Эллисы и Натаниэля осень уже прошла, и зиму растопило солнце, согнало пепел и темную, как вино, печаль.
В Амарантайне осень, а Эллиса и Натаниэль, пожалуй, влюблены друг в друга, но никогда не скажут об этом.
И срывая свой первый поцелуй ― робкий, неуверенный, с привкусом яблок и меда, они оба думают о том, что, быть может, и вправду ― все проходит.
Даже боль. Даже смерть. Даже вражда.