~ 5 ~

И только когда вперёд вышел появившийся словно из ниоткуда Солас, все затихли. Какое-то время было слышно только шипение дождя, от которого пенилась почва. Он шёл в спешке и перед ним расступались, будто признавая его право первым быть здесь, первым видеть, что происходит и первым принять решение, что им всем теперь делать.
Даже Каллен, не раздумывая и не унимая сердца, отступил в сторону, пропуская эльфа к Лавеллан. К тому, что осталось от Лавеллан…
Он, да и все они ждали от Соласа чего-то. Как будто были уверены: вот сейчас он прошепчет над ней заклинание, проведёт над маленькой, во сне склонённой к плечу головкой рукой, и Инквизитор проснётся, её привычный вид вернётся, и вся она станет такой, как была.
Солас даже близко на неё не взглянул. Он спросил только, обратим ли процесс, а потом повторил свой вопрос громче, но у Дориана всё равно не нашлось на него ответа.
Тогда Солас, оставив за спиной бесконечные возгласы «Как такое возможно?» и «Как подобное вообще могло произойти?», велел отнести… хм… Инквизитора в её комнату. А как поручение это было выполнено, выдворил всех за дверь, терпеливо и доходчиво объяснив ситуацию.
Да, он в таком же недоумении, как и все, но прямо сейчас нужно разобраться с Якорем, который теперь капризно отвергается детским разумом и организмом. Потому что в её новом состоянии носить такую метку — всё равно что держать в руке крапивный лист. Он знает, что делать. Он уже делал это раньше и будет очень признателен, если никто не станет ему мешать.

Оставшись один и услышав тоненький стон, утонувший в сонном полувсхлипе, Солас невольно вздрогнул. Впервые за всё это время.
Отброшенная на двадцать лет назад Лавеллан метнулась на кровати, стиснув в пальчиках простыню. Зелёные блики заиграли на ткани.
Солас подошёл к постели. Она ещё хранила прежние очертания своей хозяйки, и уложенное поверх этих едва заметных вмятостей и заломленных складочек маленькое эльфийское тельце казалось последней льдинкой в пригоршне талой воды.
К чести Блэкволла, ни одна дождевая капля так и не коснулась ребёнка. Солас опустился на пол перед кроватью. Не заботясь о вымокшей одежде, он, тем не менее, высушил руки до локтя и только после этого взял в них ладошку с пульсирующей меткой.
— Она не помнит.
Солас не удивился и не обернулся на голос: Коул уже давно выдал себя отчаянным шарканьем подошв. Больше дух, чем человек, он пришёл сюда, не открывая двери. Пришёл не на зов о помощи, а движимый собственными чувствами. И теперь, не зная, куда себя деть, ходил по надлестничному бордюру туда-сюда, словно по линии, за которую не решался зайти.
— Она помнила, а теперь нет. Когда вспомнит?
— Когда вернётся в своё нормальное состояние, — ответил Солас.
— Надо, чтобы скорее. Переполняет. Слишком многое в слишком малом. Раньше говорила не трогать, оставить, даже если и очень хочется забыть. Чтобы оставаться собой. А потом всё само ушло. Она не хотела так. Надо вернуть. Иначе она не останется собой, а станет заново.
— Поверь, Коул, я этого тоже боюсь.
Обычно ответы Соласа его успокаивали. Но только не этот. Никогда бы Коул не подумал, что будет не рад схожести их чувств.
Страшно. Неправильно. Быть забытым против своей воли. Быть ею забытым. Он заметался по поручню с новой силой, дыша глубоко и сбивчиво, будто бы снова раздираемый надвое реальностью и Тенью. Даже ниточки, что выбивались из полотна широких полей его шляпы, сейчас стояли дыбом.
— Коул, пожалуйста! Успокойся. Постарайся сосредоточиться на том, с чем бы ты мог помочь.
— Ах… ах… — после двух вдохов дыхание у него вдруг кончилось: он замер, вслушиваясь, и непроизвольно зашевелил губами. — К телу всё липнет. Если это снова твои выкрутасы, Алексиус. Если это твоя извращённая месть… Моя вина. Струсил сделать сам. Даже взять на руки струсил. Кафас. Как же колотит. Как южане вообще терпят такие холодные дожди?
Коул замолчал. Спрыгнул с поручня на пол. И исчез, чтобы через пару минут служанкам вдруг пришла идея поскорее нагреть воды для вернувшихся путников, а одна из них даже оставила в мовне деревянную уточку для господина Дориана, отчего-то уверенная, что он будет ей рад.
Солас не чувствовал ни озноба, ни холода. Даже не слышал, как исступлённо бьётся о стёкла балконных дверей неунимающийся ливень. Он был сосредоточен на Якоре. А Лавеллан спала.
Такое уже случалось с ними раньше. Давно. Якорь ещё не был Якорем. Безымянная для Соласа долийка ещё не была Инквизитором. А весь интерес к её телу заканчивался где-то в районе её запястья.
Потом всё поменялось. И теперь всё поменялось вновь. Солас до сих пор не знал, как к этому относиться.
Он мог вспомнить любой из дней, которые провёл, сидя вот так подле неё и держа её за руку. Даже в едком свете Метки он изучил каждую её линию, каждую венку. И если бы весь мир однажды протянул к Соласу руки, он был бы способен безошибочно узнать в их множестве её ладонь.
А теперь…
Рисунки на ладонях — это не валласлин: их не получают на совершеннолетие, их не рисует Хранитель. Их плетёт сама жизнь.
Он взглянул ближе. Мягкая, маленькая детская ладошка. С не рисунком даже, а только робким эскизом тонких линий. Якобы судьбоносных. Это не та ладонь, которую он выхаживал, а потом, зажав хваткой, силой направлял к разрыву в первый раз.
Это не та ладонь, которую он целовал.
Усмирённый магией Соласа огонёк Якоря потухал умирающим светлячком. Маленькая леди Лавеллан, не просыпаясь, стиснула кулачок, поймав в его тёплую ловушку пару пальцев своего врачевателя.
Не зная, как реагировать на подобную… благодарность, он взглянул в её светлое, скованное сном и детскостью лицо.
— Я тебя верну, — пообещал ей Солас.
Как обещал это однажды давно потерянному миру.

***

— Как она? — спросил Каллен, едва он успел прикрыть за собой дверь в инквизиторские покои.
Они все здесь были. Все трое. Солас пустил взгляд по пустующему тронному залу. Должно быть, Жозефина уже сделала народу прививку успокоения, а Лелиана успела вымести из замка обладателей слишком больших ушей, глаз и языков. Только Каллен, видно, не отходил от двери ни на шаг и успел разве что чуть просохнуть.
Солас медленно спустил закатанные рукава:
— Она спит. Якорь всё ещё при ней, и сейчас он стабилен. Похоже, проклятие отбросило её в тот период жизни, когда магия в ней ещё не пробудилась.
— Этому есть какое-нибудь противодействие? — спросила Лелиана сбивчиво, что обычно ей было не очень-то свойственно.
— Я должен поговорить с Алексиусом, как только его сюда доставят. С Дорианом. И Морриган, — последнее имя Солас произнёс без какого-то особенного выражения, но каждый из присутствующих отчего-то немножко её пожалел.
Каллен с решительной осторожностью толкнул дверь в комнату.
— Она спит, — напомнил Солас всё тем же неизменно мягким голосом, от которого порой холодели пальцы.
— Да, — сказал ему в ответ Каллен. — Она спит. Но наверняка испугается, если вдруг проснётся ночью… в незнакомом месте.
Солас, вдруг в полной мере осознав его простую правоту, в извиняющемся жесте отстранился. Каллен пошёл вверх по лестнице, а Лелиана с Жозефиной, воспользовавшись случаем, отправились за ним.
— Моя сестра. Она вечно просыпалась от какого-нибудь шороха посреди ночи, и нам с братом приходилось бежать к ней босиком по стылому полу, чтобы она не перебудила своим рёвом весь дом, — не останавливаясь, зачем-то решил объясниться генерал и услышал пару добрых смешков у себя за спиной.
А когда они поднялись и выстроились перед кроватью Инквизитора, как перед столом войны, все трое затихли уже надолго.
Под одеялом, натянув его до самого носа, спала катастрофа. Самая прелестная, самая смешно посапывающая катастрофа на свете.
— Нужно поднимать ресурсы, Жози, — тихо сказала сестра Соловей.
И Каллен был уверен, что сейчас речь пойдёт о найме новых специалистов и поисках документов, где бы описывались подобные случаи…
— Нам понадобятся платья, — твёрдо продолжила Лелиана. — Ленты. И туфельки.
— И пирожные мадам Люсьенны? — с надеждой спросила Жозефина, и рыжая распорядительница кивнула ей со всей серьёзностью.
— Ну конечно. Положение критическое — без пирожных не обойтись.

***

 
За все три дня глаза у неё были на мокром месте впервые. Она не просыпалась посреди ночи в слезах и не пугалась тёмных замковых углов. Более того, она чувствовала в этом огромном каменном, согретом каминами и факелами пространстве своё место, а незнакомцев подпускала к себе легко и доверчиво, словно воспоминания ещё жили в ней и толкали её к ним в объятия.
Чаще всего её обнимала Жозефина. Леди посол управлялась с маленькой Лавеллан так ловко, что окружающие диву давались. А та лишь плечами пожимала: «Это ещё что за взгляды? Вспомните, сколько у меня младших братьев и сестёр! Да и работать со знатью, поверьте, всё равно что нянчиться с пятилетними детьми. Многолетний опыт, господа».
Вместе с Жозефиной её наряжала Лелиана. А ещё иногда позволяла гонять ворон на третьем этаже круглой башни. Но очень редко — буквально пару раз: там, внизу, под библиотекой творилось что-то серьёзное. Что-то думали и о чём-то спорили. Лавеллан туда не пускали. Да и не очень-то ей и хотелось: перед самой дверью в «комнату дум и споров» она всякий раз находила приветливого Варрика, у которого были удобные колени и презабавные сказки. Больше этих сказок она любила разве что высоту.
Не ту высоту, что вместе с воронами обитала на третьем этаже круглой башни. А высоту, на которую её поднимал большой человек с добрым, всегда чуть обеспокоенным лицом. Его звали Каллен, и кроме восторженной Лавеллан на плечах он носил замечательную накидку, которую та тормошила и гладила, точно пушистого ручного зверька.
Выдать Инквизитора за чью-нибудь сестру или представить её как отпрыска важного союзника советники отказались сразу же. Даже в таком виде, даже без буйства метки она была на себя слишком похожа. Замок как-то даже приятно опустел; Лелиана позаботилась о том, чтобы на следующее же после инцидента утро у каждого из гостей Скайхолда внезапно нашлась причина вернуться домой. Каллен вывел во дворы и на стены всю внутреннюю стражу. Кассандра и Железный Бык дежурили снаружи у закрытых дверей и следили, чтобы особо любопытствующие не полезли в окна.
Но даже своими силами, даже не имея возможности надолго оторваться от обязанностей, советники и спутники Лавеллан с её внеплановым детством справлялись легко. Изменённая Инквизитор не доставляла особых проблем. Она сама будто осознавала серьёзность положения. Она знала, что у неё два имени. Одно маленькое, которым её редко называли, а другое большое и значимое — Инквизитор. А значит, хныкать и капризничать ей не пристало.
И все три дня она вся состояла из сплошного хорошего поведения. И только теперь едва сдерживалась, чтобы не разреветься. Она сидела в своём невероятном платье — тёмно-сером с коротенькими золотистыми кружевными вставками. Сидела на высоком стуле, как королева, и перед ней стоял резной стол с фигурками — необъятное поле какой-то большой, интересной игры.
Но привели её сюда не для игр. Это Лавеллан сразу поняла. Она здесь, потому что из комнаты, где-думали-и-спорили, наконец вышли люди… и ещё кое-кто. И теперь все они думали и спорили здесь.
Думали и спорили о ней.

Собрание началось с трех безрадостных слов. Противодействия. Этому. Нет.
— В действиях Алексиуса не было злого умысла, — говорил кто-то с такими же острыми ушами, как у неё самой (едва она его увидела, сделалось легче: здорово было осознавать, что она не одна такая). — Если бы он не… адаптировал её тело и сознание под условия проклятия, оно бы её уничтожило.
— Значит, не было никакой «силы Леди», — вскинула взгляд на Морриган Лелиана, и маленькая эльфийка вздрогнула: в её соловьином голосе теперь не было привычной строгой теплоты, а была в нём стылая вражда и острота когтистых вороньих лап. — Не стоило Инквизитору тебе верить. Проклятием — вот чем обернулось обещанное тобой «бессмертие».
У красивой женщины глаза были похожи на золотистое кружево — такие же жёлтые, яркие. И взгляд такой же путаный, как замысловатый кружевной рисунок.
— Вопрос интерпретации, — сказала она, закрыто держа себя за локти. — Нужно быть глупым и плоским, как камбала, чтобы считать бессмертие только проклятием. Или только даром. Ваш Инквизитор это знала. И, насколько мне известно, обещанное обрела.
Наступила тишина. Какое-то время все смотрели на Лавеллан, и она вдруг почувствовала, какой неудобный на самом деле её высокий королевский стул.
— Она действительно… — тихим голосом проговорил Каллен, но сам же и оборвал свои слова.
За него фразу закончила ошарашенная Жозефина:
— Теперь бессмертна?
— И да, и нет, — сказал Солас. — Это бессмертие не даёт ей явного преимущества перед врагом: как и любой из нас, она может погибнуть от кинжала или стрелы, заклинания или яда, голода или болезни. Однако теперь есть одна смерть, которая над ней не властна. Естественная. Инквизитор никогда не состарится. Стоит ей достичь возраста, в котором она попала под действие проклятия, оно возвратит её в теперешнее состояние. И круг замкнётся.
— Какой ужас, — вырвалось у Жозефины.
— Ужас? — голос Вивьен прозвучал искажённым эхом. — Цветик мой, да многие бы душу продали за возможность раз за разом проживать свою молодость.
Лавеллан сжалась: безрассудная зависть незнакомки была как метель в лицо.
— Если хотите, душа в ней осталась та же, — сказал Солас, покосившись на Вивьен, но обращаясь, кажется, к кому угодно, только не к ней. — Инквизитор заплатила своей памятью. Своими умениями и знаниями.
— Она никогда нас не вспомнит? — прошептала Жозефина; она уже давно теребила в руках перо, и теперь оно походило на распушённый и вздыбленный кошачий хвост.
— Возможно, когда один цикл будет сменяться другим, перед тем, как вновь стать ребёнком и потерять свою память, она вспомнит, что с ней было… до всего этого. Но пройдёт двадцать лет — всё, что ей вспомнится, к тому времени станет совсем далёким и несущественным. Не говоря о том, что состояние это продлится всего несколько часов. Может, меньше.
Ей вдруг захотелось вскочить. Встать на стул ногами и сказать очень громко, что вообще-то она и так всё помнит! У неё есть два имени: одно маленькое, а другое значимое. Она помнит, какой у Жозефины звонкий смех. Почти слово в слово помнит вчерашнюю сказку Варрика про дракона, который жил в костяной яме и умер при странных обстоятельствах. Помнит, как Лелиана с утра подвязывала поясок на её платье, сколько квадратов блестящей мозаики она насчитала в тронном зале, и какой колючий у Каллена подбородок.
Она всё это помнит! Почему же ею так недовольны?
— Проклятие нельзя снять ни одним известным нам способом, — сложив за спиной руки, произнёс Солас. — Всё, что я могу предложить, — естественное взросление.
— Это неприемлемо, — сказал Каллен, не успел эльф губы сомкнуть. — Вместе с ней будут расти и силы Корифея. А мы только-только его обескровили. Нужно нанести последний удар сейчас.
Лелиана встрепенулась, точно птица, защищающая гнездо:
— И бросить в пекло сражения ребёнка?! Вы прекрасно знаете, Корифей жаждет свести личные счеты и не покажется, если не будет уверен, что Лавеллан выйдет к нему на бой лицом к лицу. Ей… нам нужно время.
Не просто время, а хотя бы десяток лет. А значит, им придётся выслеживать его, тушить очаги активности, панцирем выставлять вокруг крепости и вокруг гор армии, чтобы внутри, как в скорлупе, росла их спасительница. Училась, узнавала, готовилась.
Инквизитор втянула нижнюю губу и легонько пожевала её зубами. Так она старалась проглотить волнение и обиду. Не получалось — теперь они жгли ей нос и подступали к глазам. Она боялась моргнуть и выпустить их наружу.
— Хорошо, — сказал Каллен так, что любому было понятно: хорошего здесь мало. — Стало быть, чтобы вернуть её, нам придётся воспитать её заново.
— Не вернуть, — неизменно ровный, как бумага, голос вдруг упал скомканным обрывком. — Даже если бы мы знали, как протекали её детство и юность, процесс воспитания невозможно повторить в точности. Лишний жизненный урок, запрет или удар по руке. Чуть расширенный кругозор, даже дружеский совет, который она не слышала ранее, сделает из неё совсем не ту Лавеллан, которую мы знали.
— Что это значит, Солас?
— Это значит, никогда ей уже не стать прежней.
И вот тогда-то она наконец разрыдалась. Громко. Широко разевая рот и мусоля веки кулачками. Девочка думала, что наступил самый настоящий конец — что теперь все они увидят, какая она слабая, и разочаруются в ней ещё сильнее.
Она ждала, что вот-вот кто-нибудь назовёт её второе значимое имя и укоризненно скажет ей: «Рыдать не пристало». Пусть это скажет кто угодно, взмолилась она, сама не зная кому, пусть я услышу любой голос, только не тот. Не тот, что звучит приятно и ровно, будто пальцы по бумаге скользят.
Шли мгновения, но Лавеллан всё не слышала голосов. Зато совсем скоро почувствовала, что взлетает: Каллен подошёл к ней, поднял её на высоту и вынес из ставки командования на своих широких пушистых плечах.

***

Едва они вышли на воздух, она успокоилась. Сухой, прохладный ветер высушил её слезы так быстро, будто бы его давно мучила жажда.
Она успокоилась и притихла. Какое-то время Каллен шёл по крепостной стене тоже молча; он помнил расписания всех патрулей и теперь выверял, в какую сторону и с какой скоростью пойти так, чтобы не попасться никому на глаза.
Ему удавалось. На стене было тихо и ветрено.
— Не холодно?
Леди Лавеллан энергично замотала остроухой головой. Она немножко хитрила: руки и щёки мёрзли, но жуть как не хотелось возвращаться под крышу. Ведь здесь простор. И пронзительно-голубое небо. И солнце — тускловатая рассеянная сфера — скользит прямо к белой горе и вот-вот в неё врежется. Потом, наверное, утонет в снегу или, облепленное, покатится вниз круглым комом. Хорошо, что они далеко от той горы.
— Я хочу показать тебе кое-что. Не испугаешься?
Она опять старательно замотала головой, и Каллен, спустив её с плеч, подвёл Лавеллан к прорези бойницы. Вцепившись в его руку, она боязливо посмотрела вниз и…
Инквизитор увидела Скайхолд, как недавно видела на столе карту. Только тут всё было живое. Распушённый зеленью квадратик сада, лесенки и дорожки, уходящий вдаль узкий мост в тени горных хребтов. Пирамидки палаток, холмики сена. Крыши двух больших прилепленных к стене домов с кручеными чубчиками дыма, валящего из труб. Из одного слышится музыка, из другого — стук. И голоса. Там, внизу, повсюду голоса. И смех. И редкое лошадиное ржание. И опять голоса.
— Забудь, что мы там наговорили, — тихонько сжал детскую ладошку Каллен. — Ты наш Инквизитор, и бояться тебе нечего. Смотри, всё это — твоя крепость. И все, кто живёт здесь, — твои люди.
— Все-все? — осторожничая, спросила Лавеллан.
— Все-все.
Она подняла к нему лицо, смотрела долго и очень внимательно, а потом спросила:
— Получается, и ты тоже мой?
— Да, леди Инквизитор. И я тоже твой, — смеясь, сказал Каллен.
И совсем без смеха подумал: «Ты даже не представляешь, насколько».

***

Теперь в комнате, где раньше решали и спорили, стало тихо. Только, беззлобно шипя, пошёптывал на теневом языке завесный факел, да хлопали крыльями птицы где-то высоко-высоко.
— Инквизитор…
Она с трудом отворила дверь и, оставив её зевающе скрежетать за спиной, уже готова была слушать привычно вежливое приветствие. Но Солас почему-то молчал.
Теперь она знала, как его зовут. Знала, что он маг — творит заклинания, ходит по Тени, и её когда-нибудь научит. Знала, что он ужасно занят, но всё равно разрешает ей ходить тут хоть вдоль, хоть кругом и разглядывать картинки на стенах, сколько она пожелает. И знала, что ни на кого на свете Солас не смотрит так же печально, как на неё.
Почему?
— Почему ты приходишь сюда снова и снова? — вместо ожидаемого приветствия сказал Солас — больше самому себе, чем своей гостье. — Что заставляет тебя возвращаться?
У него узкое, уставшее ото сна лицо. Он проводил в Тени так много времени, что даже двигаться стал как-то медленнее, будто бы через силу. Без отдыха, без передышки Солас искал там ответ, и тело его, оставленное где-нибудь на софе или в кресле, не то что набраться сил — даже расслабиться как следует не могло.
Он стоял, опершись руками о стол, а причина его измождения и источник всех его вопросов с детской простотой ответила:
— Я пришла спросить.
— Конечно, — слабо улыбаясь, заинтересованно сощурился Солас: она и раньше очень часто вот так приходила — спросить.
— Я тебя чем-то обидела? Я подвела тебя, да? Я плохая?
— Не говори так, — тихо произнёс он и сам же замолчал. Перед ним на столе лежала книга и была его спасением: он в любой момент вполне оправданно мог опустить взгляд. Чтобы не смотреть на неё. Хотя, даже не глядя на Лавеллан, он всегда ощущал её присутствие. Оттого он старался вообще не глядеть в её изменённое проклятием лицо, но взгляд возвращался, как привязанный.
Её лицо. Её глаза. Вся она перед ним — зеркало, из которого смотрит утерянное. Ещё одна ошибка, совершённая из-за слепящей гордости. Ещё одно обещание, которое он не смог сдержать.
Ему бы радоваться, раз она не помнит. Что это он её обидел, что это он её подвёл. Это он, только он — плохой.
Солас всё-таки заставил себя опустить глаза. Нельзя на неё смотреть. Нельзя в ней видеть ту, кем она была. А значит, нужно воспользоваться своим же советом и ожесточить своё сердце — принять, что это уже не Лавеллан. Но всё ещё ключ к их спасению. Продукт восхитительной магии. Счастливое, нетронутое им создание. Верткий оленёнок, сбросивший с себя измотанного погоней хищника. Хоть тот и поддавался изо всех сил.
Солас вдруг посмотрел на неё по-новому. И этот новый взгляд ей не понравился.
— Скажи мне, каково это? Стряхнуть с себя события последних двадцати лет — счастливые и горестные, будто их никогда не было? — он подошёл вплотную и опустился перед ней на корточки. — О чём ты думаешь, когда открываешь дверь в эту комнату? Что ты чувствуешь, когда смотришь на меня?
Она долго, сосредоточенно думала. Потом потянула к нему руку… и, размахнувшись, шлёпнула ладонью по его лбу. А спустя миг, испугавшись своего поступка, но сохранив безукоризненно грозное выражение лица, убежала прочь.
Солас моргнул. Проводил её удивлённым взглядом.
А потом сел на пол и засмеялся, уложив на колено локоть — позволив себе расслабленный жест. Впервые за всё это время.
Безликие изображения не смотрели на него со стен, не слышали его и не кривили в улыбке свои несуществующие рты.
Но широко ухмылялся за дверью гном: он-то, в отличие от них, смех Соласа прекрасно расслышал.

***

Желание сделать для Инквизитора хоть что-нибудь вылилось в маленькое праздничное чаепитие. Раз для Лавеллан всё это вновь впервые — нужно поприветствовать её, сказать «добро пожаловать в Скайхолд», вспомнить, сколь многим они все ей обязаны, и начать наконец оберегать её. А не вспоминать всякий раз о Корифее: слышать о могущественном и гадком на вид порождении, которое хочет тебя убить, не слишком-то приятно, когда тебе пять лет, и ты не можешь удержать в руках ничего тяжелее деревянного мечика.
В её комнате появился причудливый стол. На нём не было карты, а были олени и зайцы — едва заметные под белыми лунами блюдец и корзинами со сладким. Его принесли сюда специально для маленького праздника, и гости расселись за ним так, чтобы как можно меньше обращать внимания на пустые стулья и пустые чашки.
Дориан не пришёл. Похоже, он побаивался детей. Или одного конкретного ребёнка.
Сэра тоже решила не показывать носа из своего обустроенного уголка в таверне, хоть и совсем недавно отчаянно рвалась в замок и чуть ли не по стенам на балкон грозилась вскарабкаться, если ей не объяснят, что там за выверт произошёл с Инквильфятиной. Объяснили. Теперь Сэра и близко к замку не подходит.
Бык долго смеялся над «чаепитием» и просил передать: «Пусть зовут, когда начнётся чего посерьёзнее». Только Крэму он признался, что на самом деле просто не хочет пугать босса своим видом. В деревнях ребятишки с визгом разбегались от него по маминым юбкам. Хотя никакой угрозы для детей он, конечно, не представлял. А вот для маминых юбок — очень даже.
Коул снова где-то бродил.
Вивьен хоть и одобрила эту прелестнейшую невинную затею и даже похвалила чайный сервиз, но от участия отказалась.
Солас… обещал прийти. Маленькая Лавеллан услышала дверной скрип и вся радостно встрепенулась, как молодой листочек под весенним ветром.
Это пришёл Блэкволл.
И не только пришёл, но ещё и принёс с собой что-то невероятное.
— Это так… — сказал он смущённо и опустил большой свёрток на пол — недалеко от стульчика Инквизитора. Та тут же вскочила с единственным, но многогранным желанием — развернуть, посмотреть, узнать, потрогать.
— Ума не приложу, зачем я его завернул, — продолжил сбивчиво Блэкволл и провёл рукой по затылку. — Я подумал, игрушек-то у тебя совсем нет. И детей тут у нас особо не бегает: ведьмин сын и мальчишка с конюшни, да и те уже здоровые не по размеру. Так что кому я ещё могу…
Лавеллан неслышно ахнула. Деревянная игрушка, похожая одновременно на птицу и на собаку, стояла перед ней на двух резных дугах.
— Это грифон. Он не летает, но зато его можно оседлать и кататься.
Лавеллан подняла к нему лицо. Таких игрушек она сроду не видела, а если и видела, то только в далёких, неясных снах; тем тяжелее было поверить, что это её игрушка, её собственный грифон.
Не зная, что и сказать, она поймала его руку. Крепко стиснула; замерла так на несколько мгновений, а потом прижалась щекой к тыльной стороне его ладони.
За столом, наслаждаясь чаем, умилительной сценой и — главное — выражением лица Блэкволла, по-доброму засмеялись.
— А ведь из вас мог бы получиться заботливый отец, — качнувшись на стуле, тихо сказала ему Лелиана. Слышать такие слова от женщины, на столе у которой долгое время лежало досье на Тома Ренье, было не слишком естественно. Зато становилось понятно, почему она сказала «мог бы получиться».
— Заботливый, очень заботливый! — восторженно повторила Инквизитор во всю силу своего голоса: ей почему-то захотелось, чтобы Жозефина это тоже непременно услышала.
Но Блэкволл только сильнее нахмурил свои мохнатые брови. Инквизитор, сдерживая себя и отвечая заботой на заботу, усадила его за стол, нашла и придвинула к нему на блюде самое румяное и пудренное печёное яблоко, и лишь затем ринулась обкатывать сказочного своего зверя.

Чай стыл, но никто не смел её торопить. Пройдёт совсем немного времени, и её начнут готовить. Кассандра будет вынуждена отдать её на выварку дисциплине. Жозефина будет смотреть на её исхлёстанные пальцы: за владение тайнами высшего этикета всегда платят исхлёстанными пальцами. Лелиана начнёт учить эти эльфийские, доверчиво распахнутые глаза замечать кинжалы в рукавах друзей. Каллен объяснит, что солдаты должны сражаться и умирать — за неё и за их общее дело, что по-другому не может быть и что к их крови на её маленьких ручках нужно относиться легко и терпимо, как к красным колючим перчаткам.
Даже Варрик смотрел на неё сейчас и думал, какое же это дерьмо: все они видели, как много ей предстоит выучить, вытренировать и перетерпеть. Знали, что ни у них, ни у мира нет времени на её счастливое детство.
За девочку уже всё было решено.

Девочка раскачивалась на грифоне.

***

 
Чай остыл так давно, что уже стал въедаться в белые чашечные стеночки, но она всё сидела над ним, крепко вцепившись в изогнутую узорчатую ручку.
— Леди Инквизитор, — осторожно наклонился к ней Каллен. — Нам пора возвращаться к работе.
Лавеллан поморщилась от этой ненавистной фразы. Такое уж у них всех было заклинание. Они произносили его виновато, а потом надолго исчезали. И вновь приходилось одиноко слоняться по запертому замку и самой себя занимать.
Она потупила взгляд, чтобы не видеть, как заклинание это заставляет её советников и друзей медленно подниматься из-за стола. Сидя, согнула ноги, будто собравшись прирасти пятками к ножкам стула, и покрепче сжала чашку в руках: вдруг она тоже куда-нибудь исчезнет?
— А можно я… ещё посижу?
— Одна? — спросил генерал, но удивлённый вид недолго продержался на его лице. — Я понял. Ты всё Соласа ждёшь? Извини, раз он до сих пор не появился, то уже вряд ли придёт.
— Это потому что я его шлёпнула, — понурив голову, кивнула Инквизитор.
И леди Монтилье едва не выронила из рук горку собранных чашек:
— Что-что ты сделала?
Лавеллан поджала губы. Что-то решив, со вздохом отодвинула от себя чашку. Узор ручки отпечатался на ладони.
— Всё равно бы не пришёл. Он меня не любит.
— Как всегда категоричны, Инквизитор? — послышался бархатно-бумажный голос, и неизвестно, как его обладателю удалось войти сюда так, что ворчливая дверь не издала ни единого вздоха.
Солас поднимался, быстро вырастая из лестничной прорези, и вычурный его амулет на верёвках легонько ударялся о грудь в такт шагам.
— Не люблю я — чай. Ждал, когда вы закончите.
Леди Инквизитор прижухло рассматривала запоздалого гостя, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Таким она видела его впервые. Оживлённый и чуть растерянный, он обвёл взглядом стол, а потом зачем-то и всю комнату.
— И, раз момент этот, по всей видимости, уже наступил… пойдём со мной, da`len!
И, не выжидая и секунды, но и не сильно спеша, он двинулся к приоткрытому балкону. Ей ничего не оставалось, кроме как съехать со стула, как с горки, и, как с горки, бежать за ним.
Какое-то время все смотрели на их искажённые цветным стеклом силуэты.
— Даже так, — расплывчато усмехнулся Варрик.
— Ничего удивительного, — посмотрела на гнома Кассандра, стараясь взглядом этим обрубить все его ещё не сформулированные домыслы и, кажется, даже пару сюжетов для будущих книг. — Солас всё равно не смог бы избегать её вечно.
— Смог бы. Но не смог, — сказал кто-то. И на этот раз Жозефина всё-таки выронила от неожиданности чашки. Появления Коула подчас были вредны для сердца и нередко заканчивались порчей имущества.
Он сидел на столе, свесив ноги и водя пальцами по спине зайца. Осколки не заботили его: разбитые чашки не очень расстроились.
Он сидел на столе и, опустив голову, смотрел вперёд. Сквозь поля шляпы и сквозь целое цветное стекло. На силуэты — маленький и большой.
— В уме он превращает беду в возможность. Далёкие слова, что принимала за правду, забыты. Детское лицо не запятнано. Нет Первых. Нет Хранителей. А он есть. И теперь он знает, что делать.

***

 
В Скайхолде водились самые скорые сумерки: в горах темнело быстро, и день сменялся ночью, как здесь говорили, «за шестьдесят человеческих вдохов». Почему именно человеческих и отчего именно шестьдесят — никто не объяснял.
Как обстояли дела со вдохами эльфов, тоже было неизвестно, но двум представителям Народа дышалось сейчас слишком легко и приятно, чтобы вообще об этом задумываться. Они поймали сумерки.
Леди Инквизитор заворожённо смотрела, как одна гора проглотила солнце, а другая тут же достала из-за пазухи луну и нацепила её на свой пик.
Буйство красок — небо одновременно и рыжее, и розовое — враз меняется и тускнеет, словно его разбавляет вода невыпавших сумеречных дождей. И в этом новом небе луна выглядит, как донце блюдца под цветочным чаем.
А потом приходит ленивая ночная синева.

Она оторвалась от неба и заметила, что Солас наблюдает за ней. И на этот раз взгляд его ясен и сосредоточен, в нём нет той холодной, отрешённой тоски.
— Теперь ты не сердишься? — спросила девочка, хотя и в глубине души понимала, что это была не злость, но слов, выражающих правильное чувство, она не знала.
— Да. И я прошу прощения: сильнее всего меня выбивает из колеи, когда что-то происходит вот так…
— Как «вот так»?
Солас посмотрел в сторону. Из освещённой комнаты к нему сползались тени, но так и оставались змеиться у ног, не способные дотянуться дальше. Луна обретала силу и рассеивала уродливые слепки темени. Хотя Инквизитор, кажется, и так их совсем не боялась.
— Тогда я расскажу тебе, — Солас вернул к ней свой взгляд. — Давным-давно я дружил с духом мудрости.
— Ты дружишь с духами? Я тоже хочу дружить с духами!
Пауза. Едва слышимый смешок.
— Да, примерно так ты тогда и сказала.
— Когда «тогда»?
Солас плавно мотнул головой:
— Позволь мне сначала ответить на твой первый вопрос.
Лавеллан сжала губы, обещая этим, что не будет больше его сбивать.
— Мой друг… Его поймали в ловушку и заставили делать то, что претило его природе, — снова пауза; он осёкся, увидев непонимающе сдвинутые бровки маленькой слушательницы, и впредь решил следить за речью, держа в уме, что перед ним всё-таки ребенок. — Это значит всякие… нехорошие вещи. Но кое-кто очень отважный и мудрый помог мне его спасти. Мой друг умер, сохранив себя.
— Ты же сказал, вы его спасли!
— Так и было.
— Но он умер!
— Зато я знал, что когда-нибудь он оживёт и будет жить долго.
— Значит, духи не умирают?
— Не до конца. Они теряют свою индивидуальность, но сущностно остаются.
Пауза и бровки. Солас вздохнул: он был готов принять вызов от самых искушённых умов Тедаса и чувствовал в себе силы выиграть спор, но вот же — оказался совершенно беспомощным перед детским пониманием.
— Та, кто помогла мне его спасти, тоже об этом спрашивала. Я объяснил ей, что когда-нибудь он снова появится в Тени, но это будет уже не тот друг, которого я знал. А теперь и с ней произошло нечто подобное.
— Она тоже умерла?
— Нет. Нет… Если бы она умерла…
Он остановил себя от дальнейших размышлений. Тем более вслух. Тем более при ней.
Тени всё лезли.
— Наверное, ей интересно было бы узнать, что недавно я снова встретил своего друга в Тени. Он не узнал меня. И рассуждал не так, как я привык… Тем не менее, мы прекрасно побеседовали.
Девочка улыбнулась. Она уже давно перестала со всем старанием выслушивать в его словах ответ на свой вопрос, да и что это был за вопрос, по правде говоря, позабыла. Но печальный рассказ Соласа будил у неё внутри такие радостные чувства, что она, поддавшись порыву, обхватила его ногу и ткнулась в неё лицом, чтобы не рассмеяться и не обидеть его ненароком.
Он пошатнулся и замер, в который раз поражённый её непредсказуемыми действиями. А потом, снисходительно усмехнувшись своей привычке недооценивать, решил впредь следить за собой и держать в уме: это всё-таки Инквизитор.
Солас опустил руку и кончиками пальцев коснулся её макушки:
— Ты не можешь этого помнить, но однажды я сказал, что ты подобна редчайшему духу… И теперь…
Лавеллан подняла голову и увидела, что взгляд его блуждает где-то далеко.
— Теперь я убеждён в этом ещё сильнее.
Лунный свет играл на его лице и в её волосах. Она обнимала его, и тени не решались к ним подступиться.

***

— Нужно идти.
— Нет! Расскажи мне ещё что-нибудь!
Она вцепилась в него так отчаянно, что Соласу даже стало не по себе: это был не каприз, не детский голод до сказок — она испугалась. Ей думалось, что, если они сейчас уйдут, что-то важное оборвётся и кончится. И страх этот перебежал по её рукам прямо к Соласу, он чувствовал его кожей и сердцем.
И оттого засмеялся и поспешил заверить её, даже не до конца отдавая себе отчёт в том, что сейчас обещает:
— Da'len, я же никуда не денусь. Не пропаду. И теперь день за днём буду рассказывать тебе столь многое, что ещё не раз устанешь слушать. А сегодня я и без того тебя утомил.
— Не утомил! И я не устану! — от его слов она ощутимо успокоилась, очень быстро и очень доверчиво. Теперь она пусть чуть-чуть и боялась, но уже и правда хотела знать. Хотела, чтобы он не просто остался, но и действительно что-нибудь ещё рассказал.
Страх очень часто сплетается с любопытством. Такая уж у него суть.
— Сказки Варрика же не устаю слушать, а чем твои хуже?
— Тем и хуже, что сказки Варрика — забавные выдумки, а то, что стану рассказывать я, увы, происходило на самом деле. И противоречит всему, что остальные привыкли слышать.
— Но так даже интереснее!
— Это ты сейчас так говоришь.
Луна стояла рядом, как собеседница. Солас заговорил тише:
— Хорошо, я расскажу. Всю правду. Но ты должна кое-что обещать.
— Что обещать?
— Верить мне.
— Обещаю! Начинай.
Он коротко рассмеялся её нетерпению. Потом направляюще уложил ладонь на её плечо, и они пошли, наступая теням на хвосты.
— Скажи, Инквизитор. Что ты знаешь о мире?
Девочка хотела сказать, что знает, как сменяются времена года. Что деревья уходят корнями в землю, а с неба падает дождь. Что Каллен добрый и сильный. Что Лелиана говорит с Создателем, а Варрик со своим арбалетом. Что это её крепость, и все, кто тут живёт, — её люди. А у самой у неё есть два имени — одно маленькое, а другое большое. Но она поймала взгляд Соласа и чуть приподняла уголки губ:
— Я знаю совсем мало. Почти ничего.
— Даже сейчас ты мудрее многих. А что ты подумаешь, если я скажу, что раньше — может быть, не с начала мира, но давным-давно — он весь состоял из магии, как твоя крепость состоит из камня. И даже деревья могли расти корнями вверх, и прекрасные замки парили в воздухе. Тебе нравится такой мир?
— Не знаю, — сказала Лавеллан. — Можно я ещё послушаю, а потом решу?
Солас улыбнулся так широко, что заболели губы. Он столько раз ошибался. Но в ней… В ней он не ошибся ничуть.
И теперь он знает, что нужно делать.