~ 15–20 ~

Это место многие называли «дёсны гор». Здесь, внизу, земля в бесснежных проплешинах и правда отличалась нежно-розовым оттенком. Седобородый Гаци говорил, что это от залежей рассветника, подступающих близко к поверхности. Строго неприкасаемых залежей: только чуть расковыряй дёсны, и зубы один за другим повыпадают — горы сползут, если расшатать фундамент, а с ними и Скайхолд.
— Я поражена, — сказала Морриган, ступая по розовой земле и опираясь то на посох, то на руку сына. — Мы уже так далеко от крепости, а за спиной ни стука копыт, ни ора посланных в погоню армий.
— Тут повсюду наши агенты, — на ходу пожала плечами Инквизитор. — Наверняка Каллену уже доложили, что я не пропала бесследно, а просто отправилась вас проводить.
— Как? И с его-то паранойями он даже не воспримет это за попытку тебя выкрасть? Весьма разочаровывающе.
Ведьма глянула на неё через плечо, с улыбкой прищурив глаза и растянув вокруг них неглубокие «фазаньи лапки». Киран хмыкнул и сбавил ход. Потом остановился вовсе:
— Здесь.
Морриган, кутаясь, сжала под подбородком ткань капюшона и прошла дальше. Киран обернулся к Лавеллан. Видно, это «здесь» предназначалось только ей.
— Что здесь? — спросила та осторожно.
— Раздорожье. Место, где мы разойдёмся.
На дорожном стрельчатом указателе, не слишком ровно приколоченном к столбу, сидела ворона с красным хохолком. «Скайхолд» было вырезано под её цепкими лапками, и едва колыхалось под тихим ветром выцветшее маленькое знамя Инквизиции. Здесь ездовая тропа раздваивалась, как язык у варана.
— Символично, знаешь. Романтика, — беспечно улыбнулся Киран. — Девушкам нравится… всё такое, да?
— Да? — Инквизитор со смешком наклонила голову и вся наклонилась, уперев одну руку в бок.
— Что? За прошедший год я пытался практиковаться не только в магии.
Она мотнула головой. С верхушек синих ветвистых елей свисали широкие лоскутья солнечного света. Блёстко касались её волос. Заставляли обоих чуть щуриться.
— Ну? Обнимешь меня на прощание, Лавеллан? Обещаю, я не буду биться в страданиях. Смотри.
Он раскрыл перед ней ладонь в некрасивой когтистой перчатке. На ней, словно расколотый грецкий орех, лежала раскрытая овальная коробочка амулета. В таких ещё часто хранят локоны волос или кусочки яда. Киран же хранил…
— Лепесток?
— …нашего цветка, да. Выдернул парочку — для себя и для мамы. Коул сказал, цветок не против.
— Ты видел Коула?
— Похоже, не слишком-то просто мне далось это решение, — сказал Киран, взглянув в сторону матери.
Ворона на указателе подставляла Морриган шею, позволяя почёсывать себя ноготком, как кошку.
— Но теперь не стоит обо мне беспокоиться. Эмпатия, помнишь? — он резко, с задором сомкнул пальцы, щёлкнув амулетом. — Я и тебе советую его на листочки-лепесточки разодрать и раздать своим приближённым. Пусть в смоле заморозят. Или по подвескам рассуют. Поверь, это куда действеннее твоих браслетиков. Цветок… сгладит эффект.
— Но погибнет же. Жалко.
— Брось. Ты всегда жалела своих друзей больше, чем вообще всё живое.
Инквизитор потупилась от его слов, будто от обвинения. Киран спохватился:
— Нет, я… всегда был счастлив быть в их числе. Мы ведь друзья… Помнишь, мы могли просидеть у цветка до позднего вечера, а когда становилось холодно и до красноты замерзали руки, мы грели пальцы друг у друга во рту.
Стало только хуже. Лавеллан вжимала голову в плечи теперь ещё и со смущением, что по обыкновению приходит под руку с детскими воспоминаниями. Киран повёл головой, рассеянно оглядываясь. Пятна света липли к оголённой земле между троп, и от этого почва розовела ещё сильнее. Поскрипывая, легонько тёрлись друг о друга стволы деревьев, соскребая с боков снежный налёт, вросший в кору.
— Ладно, оплошал. Теперь ты меня точно не обнимешь. Но, знаешь, насчёт всего… — он позволил себе ещё несколько ироничных ноток, но быстро вернул прямоту и остроту взгляда, заставив и Лавеллан теперь на него посмотреть. — Когда-то у меня тоже было предназначение. И меня тоже готовили к чему-то большему. Но однажды… всё просто ушло. Сначала было пусто. Потом — счастливо. Я чувствовал себя странно. Я к такому был не готов. Ты замечала? Родители ли, наставники… готовят нас к чему угодно, только не к счастью. Ему мы должны научиться сами.
Она шагнула к нему по раздорожью, поднялась на цыпочки и крепко обняла. И снова поразилась, как головокружительно от него пахнет диким вереском и ветром в драконьих крыльях. Замечательные, почти родные запахи…
— Будь, пожалуйста, счастлива, Лавеллан.
— Да. Ты тоже.
Он кивнул. Осторожно высвободился. Отступил назад и, прощаясь на этот раз не только с Лавеллан, но и с Инквизитором, поклонился церемонно. Ворона косилась с указателя, а Морриган теперь смотрела прямо. И в глубине её глаз плясал неугасимый жёлтый огонёк:
— Долгих лет, леди Инквизитор.
Она не ответила сразу. Только втянула нижнюю губу и в волнении заломила пальцы. Так и смотрела какое-то время то на Морриган, то на Кирана, не в силах остановить взгляд на ком-то одном:
— Я ещё увижу вас… когда-нибудь?
— Мне это неведомо, — ответила Морриган. — Что говорят вам голоса?
— Они… Их почти не слышно. Они уже давно как будто скорбят.

***

Каллен играл чёрными. Каллен почти всегда играл чёрными.
Шахматная доска, разложенная на столе с зайцами, была такая же, как и последние несколько лет — гладкая, ровная. После всех этих восстаний, гражданских войн, дыры в небе, возни со Стражами и победы над Корифеем мир, кажется, наконец взял передышку.
Каллен был счастлив. Кошмары его прекратились, шрамы не болели, уже два года он не был на войне. А был только с ней.
Инквизитор широко, расслабленно, почти что разнеженно зевнула, сидя напротив — по другую сторону шахматных построений. Она подтянула к себе босые ноги и улеглась щекой на коленку.
Каллен сделал ход. Шахматная доска между ними была для него такая же, как и последние несколько лет — ограниченная строго квадратной рамкой с острыми углами. Вот она перед ним — вся в его поле зрения…
Теперь Лавеллан всегда была где-то рядом. Они путешествовали вместе, ходили по морям, смотрели на турниры. Он мог увидеть её в любую минуту. И в любую минуту, в любой стране, даже гуляя с ней под руку, он продолжал её ждать.
И это уже стало их маленькой традицией: возвратившись в Скайхолд, раскладывать на столе с оленями и зайцами шахматную доску. Тёмно-светлую мозаику жизни, по которой они передвигаются, как резные фигуры. Или стоят на месте, гадая, когда же их съедят.
Двери на оба балкона были распахнуты, и иногда втиснувшиеся в них воздушные потоки сходились, как любовники — схлёстывались, раздувая балдахин кровати. Направленные ветром, тянулись друг к другу лёгкие, будто сшитые из снежинок, занавески.
Ветер был тёплым, а день — ясным. Тем настороженнее Каллен, ожидая хода Инквизитора, вслушивался в отдалённые раскаты грома и замечал меж верхушками гор зарницы, в голубом небе похожие на искристость спокойной воды под солнцем.
Инквизитор сделала ход — тихий стук шахматной фигуры утонул в небесном громыхании. Лавеллан даже не вздрогнула.
— Похоже, гроза надвигается, — отвлечённо сказал Каллен, считая клетки, по которым намерен был пустить в наступление свою ладью.
— Нет, — сказала Лавеллан. — Это просыпаются элвены.
Каллен поднял к ней глаза. Инквизитор всё ещё лежала щекой на коленке, и вид у неё был спокойный и даже скучающий. Генералу пару раз сообщали об активности эльфов, но это было так далеко от крепости, и вся эта «эльфийская возня», как её называли в Орлее, казалась такой незначительной, что он не спешил призывать Инквизицию к реакции. К тому же какой приказ в этой ситуации могла дать сама Инквизитор — возвышенная представительница их народа?
— Всё в порядке, Каллен, — негромко сказала она, не отрывая взгляда от игровой доски и неосторожно подставляя свою последнюю пешку под удар. — Пусть мир меняется понемногу. А ты продолжишь защищать меня и не станешь вмешиваться. Кажется, теперь я понимаю, что он имел в виду: Солас хочет, чтобы мы держались в стороне от зарниц и грома.
— Но от Инквизиции могут потребовать…
— А Инквизиция может отказать.
Гром.
Каллен вновь опустил глаза. Он давно не слышал от неё этого имени. Лавеллан уже несколько лет не заговаривала о Соласе, но, кажется, носила невысказанное в себе. Она продолжала ждать. И ожидание её было не легче, чем ожидание Каллена.
Но раз так… Даже если так… Хотел бы он от неё хоть что-то услышать.
Каллен взглянул на шахматы. Белую королеву окружили. От угрозы быть съеденной её спасали лишь две фигуры — слон, что был изображён в виде человека в шлеме и с длинным мечом на груди, и конь, чья лошадиная голова больше походила на волчью.
— Если будешь внимательна, Инквизитор, сможешь своим следующим ходом спасти королеву и получить возможность вывести её в опасную для меня позицию, — тихо сказал генерал. — Тебе нужно лишь… пожертвовать кем-то из них.
И кивнул на коня со слоном — на маленьких зверя и рыцаря.
— Кого ты выберешь, леди Лавеллан? — после паузы с неожиданным нажимом спросил Каллен. — С кем останется королева?
Далёкий надсадный гром. На миг обжигающие зрение вспышки света.
Инквизитор спустила со стула ноги. Потом встала:
— Я не хочу доигрывать эту партию. Прости, Каллен. Можно я сегодня побуду одна?
Гром.

***

 
Мир понемногу менялся. Инквизиция не вмешивалась. Её отношения с Орлеем портились, и новый посол-представитель не мог с этим ничего поделать так же, как и новый тайный канцлер. Они не были плохими специалистами, просто после Лелианы, Жозефины и Железного Быка казались совершенно ни на что не способными.
А Бык вместе со своими ребятами вернулся к наёмничеству. Жозефина и Блэкволл ушли из Скайхолда вместе и на раздорожье же разошлись. Сэра встретила женщину из пришлых — тех, кто ненадолго находил в Скайхолде оплот спокойствия, и ушла вместе с ней бороться с «этой внезапно выскочившей на мире воспалённой эльфанутостью».
Мир менялся не только там, снаружи, не только здесь, в крепости, но и глубоко, глубоко внутри. И от этого Инквизитор всё чаще просыпалась посреди ночи; вернее, сон сам её сбрасывал — выталкивал из потаённых уголков воплощённых сновидческих историй обратно на простые, понятные, от уголка до уголка материальные простыни.
И от такого неожиданного перехода, почти отторжения она резко садилась на кровати и подолгу тёрла руками лицо.
— Тень тоже меняется, — сказал кто-то ещё невидимый за изгородью её пальцев.
Лавеллан опустила ладони на одеяло, постаралась вглядеться в темноту, освещённую лишь холодным, болезненным сиянием неизлечимых небесных шрамов.
Коул сидел, недвижимо балансируя на деревянном изножье:
— Она не отрицает тебя. Ты понимающая, бережная. Но ей всё тяжелее тебя держать. Раньше ты опиралась на неё, как на руку, но теперь рука становится водой. И опираться можно, только если сильно и размеренно грести. Ты бережная, ты не умеешь сильно. Поэтому соскальзываешь.
Лавеллан вдохнула и выдохнула, потянулась в сторону и, не сходя с кровати, магией зажгла пару свечей. В открытую на ночь дверь балкона вкрался туман и расползся по всей комнате; не холодный, а липкий и душный, точно из погреба. И такой густой, что под ним даже пола не было видно — Инквизитору казалось, что она плывёт на кровати, как в лодке по тёплой ночной реке. И даже сама ночь — глухая, ватная.
— Что происходит? — шёпотом спросила она у Коула, едва не оглохнув от собственного голоса.
— Завеса тает, тончает, кончается, распускается по ниточкам. Но ей хорошо. Скоро она станет даже тоньше, чем я. Легче, чем я. И у меня уже не получится вернуться. Слишком ярко. Солас знал. Давно. Советовал возвращаться поскорее.
— Он советовал тебе вернуться в Тень? — Лавеллан засуетилась, выбралась из-под одеяла и уселась поверх него на колени.
— Давно. Ещё в то время, когда за ним шла только ты, — сказал Коул, слабым выдохом сгоняя лёгкую дымку тумана с губ. — Прости, Коул. Это вынужденная мера. Но я могу обещать тебе, что однажды ты вновь окажешься здесь. Так же, как и все. И ваше пребывание в мире будет столь же естественно, как естественно дыхание для любого живого существа.
Она сложила ладони вместе и зажала их между коленями. Долго молчала. Коул забеспокоился, спустился с жерди изножья и уселся напротив неё в той же позе.
Какое-то время они молчали вместе. А потом Инквизитор, будто ожив, спросила — совсем без шёпота на этот раз:
— Почему ты его не послушал?
— Я хотел остаться, — понятно и просто ответил Коул. Тогда Лавеллан чуть приподнялась, распугивая туманную пелену, потянулась к нему и прижала ладони к его холодным щекам:
— Нужно верить. Если Солас сказал, что так будет лучше, то тебе и правда стоит вернуться в Тень, пока она ещё может тебя принять.
— Но ты тоже можешь. Ты всегда меня принимала.
— Коул… Ты же сам все чувствуешь. Тень меняется. И если это как-то повлияет на тебя…
Дух опустил взгляд. Если бы не её руки, он опустил бы ещё и голову, пряча лицо под полями своей «крыши». Он понимал: амулет вновь перестанет работать, если его связь с Тенью ослабеет, тогда только «крыша» и останется. И мало от чего защитит…
— Ты сможешь меня убить, — сказал Коул. Когда-то давно она ответила, что сможет.
— Нет, не смогу, — сказала она теперь.
Коул тяжело молчал, дыша туманом. Лавеллан успокаивающе погладила кончиками пальцев его виски, задевая волосы:
— Если будет плохо, сразу же возвращайся ко мне.
— Если тебе будет плохо…
— Нет. Если будет плохо тебе.
Он медленно поднял взгляд. Туман вдруг отхлынул от кровати и, ударяясь о стены, как волны о скалу, взвихрился к самому потолку. Коул стал эпицентром этой туманной стихии: он, как камень, брошенный в воду, пускал по воздуху невидимые, но сильно ощутимые круги нездешней энергии. И от этого колыхалась жилетка у него на груди, и челка прилипала к полям шляпы, наконец-то показывая миру его глаза. Дождливое небо над ржаным полем. Живое, бескрайнее… И наконец-то светлеющее.
Она касалась ладонями его лица даже после того, как с него исчезли и эти невероятные глаза, и кожа, и вообще все черты — когда он весь стал состоять из ярчайшего, белого и очень тёплого света. Она вынужденно зажмурилась, но не убрала рук, даже когда они прошли сквозь этот свет, как сквозь туман.
И даже когда всё вокруг стихло, а в руках у неё осталась лишь широкополая шляпа, ей казалось, что он всё ещё рядом.
Что она продолжает его обнимать.

***

Если бы Коул ещё был с ними, Каллен попросил бы его об услуге. Ему хотелось, чтобы она забыла… И чтобы он сам забыл тот жуткий случай, когда он едва её не потерял.

…Отследить их и отыскать логово проклятых безумцев было легко. Тайный канцлер настоятельно посоветовал генералу доверить операцию агентам — не бросать на вызволение Инквизитора солдат.
Генералу было плевать.
Он сам и отряд его неистово наступали, действиями своими обещая не оставить от «логова» и камешка. Хоть и ему, и солдатам было тяжело: среди безумцев, осмелившихся выкрасть из колыбели Скайхолда неприкосновенную его принцессу, были свои; те даже знаки Инквизиции не потрудились (или просто не успели) с себя снять.
Он первым ворвался внутрь.
Не желающий умирать храмовник внутри него наконец сослужил ему хорошую службу: он вовремя и правильно выставил вперёд щит, отразив пущенное ему в лицо заклинание; так его встретили маги. Тоже свои. Один из них не так давно приносил ему настойку от головной боли. Теперь же лежал с кровавой дырой в брюхе.
Окна были заколочены. На стенах стояли магические печати «от разрушения».
Не помогут, подумал Каллен всё ещё в ярости. Он притащит сюда баллисты, он поставит здесь требушеты, он сравняет это место с землей. Но сначала вернёт домой их пленницу.
И если они её хоть пальцем… Если хоть один волосок…

Каллен сотрясал коридор широким шагом, и мысли его гневно мелькали, как острые тени, что он отбрасывал сразу и во все стороны: под потолком имелась целая цепочка из плошек с огнём. Цепочка эта вела к лестнице. Лестница — к комнате.
Каллен толкнул дверь щитом, как тараном. Та не была заперта, без скрипа впустила вторженца внутрь, и он увидел…
— Создатель…
То была комната пыток. И, верно, заброшенная ещё до того, как чудное это здание заняли предатели, так и не сумев (или просто не задаваясь целью) переоборудовать его под то, что не стыдно бы было назвать логовом.
Пыльно и затхло. На дырявой жаровне — давно не знавшие огня тупые клещи. На ужасающих крючьях висела лишь тонкая полоска света из подкрышной щели. Лавеллан лежала на каменном, похожем на алтарь столе. Руки её не были вдеты во вмурованные кольца и даже связаны веревками не были: видимо, те, кто её сюда уложил, были уверены, что она не очнётся и не убежит.
Зелья ли удерживали её в бессознательном состоянии, магия ли — Каллену было всё равно. Он бросился к ней, ведомый лишь одной вереницей желаний: взять на руки, забрать, спрятать. Оторвать и унести её подальше от этого: над тельцем её застыло надорванное пространство. Разрыв был похож на след яблока, с размаху брошенного в стену. И вот к нему-то она была накрепко привязана змеистым сплетением, исходящим из метки.
Каллен бросил меч в ножны, а щит в сторону. Со спешкой, но и с необычайной бережностью взял Лавеллан на руки. Левая ладонь её безвольно скатилась с живота и повисла; связывающая её с разрывом пуповина, натянувшись, зашипела.
— Всё хорошо. Я здесь. Я держу тебя, — быстро и громко прошептал Каллен, отгоняя от них шипение и оборачиваясь.
Чтобы тут же и замереть.
— Тебе не уберечь её, генерал.
В его лицо смотрели два блестящих глаза и круглый красный камень на навершии посоха. Магесса. Каллен постарался вспомнить её имя: другие даже не пытались с ним или с кем-либо ещё из его отряда заговаривать. Кажется, все они уже изначально знали, что идут на смерть.
А эта, кажется, была предводительницей. Он столько раз сталкивался с ней в Скайхолде и даже в Убежище. Тихая, но прямолинейная и острая на словцо эльфийка, изучающая то ли крыс, то ли пауков. Он ещё удивлялся, зачем Жозефина попросила именно её помочь им разобраться в природе проклятия. Создатель, как же её зовут… Миневра? Мирева?
— Даже если ты заберёшь её сейчас, потом что? — спросила Минева, с вызовом вскинув подбородок. — Я знаю эльфов: рано или поздно они придут, и ей придётся сражаться с ними или против них. Её гибель от стрелы или меча — вопрос времени.
Каллен смотрел то ей в глаза, то на отблеск камня в её посохе; нет, она не осмелится колдовать. Не сейчас. Слишком велик риск задеть Инквизитора.
Он сделал шаг вперёд, и Минева вся всколыхнулась. На её тощем, сухом теле бархатно-синее мажье одеяние смотрелось грубо и дуто, как плохо свёрнутый парус на балке.
— А если в следующий раз она окажется не в руках верных ей людей, а в лапах какого-нибудь ублюдка, попавшего под «чары»? — голос её был похож на шипение метки. — Что, если он возьмёт её силой, а после убьёт, чтобы больше уж точно никому не досталась? То, что она сейчас здесь, обезволенная, прямое подтверждение тому, что такое может случиться, как сильно бы ты ни кичился своей непобедимой армией, генерал.
— А сейчас, значит, она была «в руках верных ей людей»? — бросил Каллен, покрепче перехватывая Лавеллан собственными руками и стараясь придерживать локтем её запрокинутую голову. — Что за вздор, вы ведь и сами собирались убить её!
— Убить?.. — не поверила своим острым ушам Минева и усмехнулась такому пренебрежению к её и их общей задумке. — Я слышала, ты когда-то давно был храмовником. Если так, то даже ты должен чувствовать, что Завеса сейчас тонка, как никогда раньше. Я знаю, как правильно это использовать.
И эльфийка кивнула на разрыв.
— Она не умрёт. Она никогда не умрёт: Тень просто возьмет её, и она станет её неотделимой частью. Частью всего мира. Она будет принадлежать всем нам… — глаза Миневы счастливо блестели, а голос дрогнул в первый раз. — Всем нам… до последнего его дня.
— Ты не в себе, — сказал Каллен, охрипнув от ужаса.
И Минева, на миг сжав губы, безрадостно признала:
— Так и есть. И таких «не в себе» уже много. А будет ещё больше.
Внизу послышались голоса и скрежет доспехов; солдаты искали генерала: расправились с приказами и ожидали теперь новых. Минева поняла, что осталась одна.
И, не опуская посоха, взмолилась:
— Пожалуйста… Дай мне закончить.
Каллен не сошёл с места ни на дюйм: он скорее сам в Тень провалится, чем в своем уме поднесёт Лавеллан обратно к разрыву. Тень её не получит. Никто её не получит.
И Минева, кажется, подумала сейчас точно так же:
— Ты не оставляешь мне выбора, — скорбно сказала она, спиралью пуская по древку посоха магию. — В таком случае она умрёт на твоих руках. По крайней мере, ей будет не больно.
Что-то натянуто затрещало. Каллен отвернулся в одно движение и подставил сумасшедшей эльфийке спину.
Рухнуло на пол тело. Эльфийское, не его. И не Лавеллан тоже, хвала Создателю. Каллен обернулся. И без того красноволосый затылок Миневы был проткнут стрелой, и по её оперению невозможно было определить, кем она была пущена.

Через миг после смерти эльфийки магия, что всё это время держала разрыв открытым, иссякла, не найдя больше подпитки. Якорь Инквизитора наконец сработал естественным путем и затянул завесную рану.
И только после этого они позволили Каллену себя увидеть…
Эльфы. Трое.
— У тебя шумные люди, — сказал один из них, глядя из тени, которую бросал на его лицо широкий, грубый, весь в кожаных трещинках капюшон.
Двое других — под такими же капюшонами — молчали. В опущенных, но не расслабленных руках они держали луки. Говоривший не держал ничего. И за плечами у него не было видно оружия. Маг?
— Мы не враги, шемлен, — сказал тот, проследив за изучающим взглядом Каллена. — Пока не враги.
Каллен медлил со словами и действиями. Он заметил, что только у говорившего на лице был валласлин. А ещё пара ярких, как песок на солнце, глаз и отчего-то бледные чуть ли не до болезненной синевы губы.
Генерал слышал, как по лестнице поднимались солдаты, а значит, эти трое вот-вот пропадут так же стремительно, как появились.
— Что здесь понадобилось элвенам? — спросил он быстро, как будто небрежно у того, с валласлином. — Я думал, вы увлечены своими маленькими завоеваниями.
— Люди часто называют маленьким то, что не влезает в их голову, — ответили ему с любезным снисхождением. — Мы защищаем одну из нас. Вестницу.
— Вы… верите в Создателя?
— Кто сказал, что она Вестница вашего бога?

***

Волк был большой и добрый. Жалко, что каменный: уложи на холку пальцы и почувствуешь только холод. Вместо мягкости шерсти — шершавость мха.
Лавеллан не касалась его. Только стояла под впалым взглядом острой каменной морды, запрокинув голову.
Каллен за её спиной держал под уздцы скакунов и терпеливо её дожидался. Кажется, это был уже третий волк на их пути.
Впрочем, это мог бы быть и не волк — она бы остановилась всё равно. Инквизитор успела повидать много стран и городов; и везде, в каждой деревне верили в создателя мира. В своего создателя. Аввары вырезали из коры болотного дерева птицу с глазами в форме маленьких солнц. Люди склоняли головы перед светлоликими фигурами человеческой женщины — Андрасте. Гномы носили за пазухой камень. Древние тевинтерцы верили в богов-драконов. Долийцы верили в свой пантеон.
Но все они… Все они верили в глубинную историю; в ценное личное наследие. И будто бы не замечали, что учатся по чужим книгам. Используют чужие технологии. Что вся их «глубинная история» и «личное наследие» искусственны, как восковые фрукты на пустом столе. А настоящее минуло слишком давно. И настоящее это невозможно было так просто изобразить в камне или дереве.
Так что, по большому счету, это мог бы быть и не волк. Любой зверь. Или даже не зверь вовсе. Фен`Харел слишком сложен, чтобы уместить его суть в одном изображении. Или в сотне.
Лавеллан в задумчивости опустила взгляд.
И ступень для подношений, и ритуальная чаша для воды, и несгораемые деревянные спицы в овальной каменной вазе здесь были совсем ни к чему. Фен`Харел не божество по призванию. Он даже по принуждению не очень-то божество.
Когда Солас о нём рассказывал, часто смеялся: «Они предпочитают изображать волка, наверное, оттого, что сам Фен`Харел внешне совсем непримечателен».
Лавеллан улыбнулась, вспоминая его слова. «Хотя наверняка были и те, кто говорил, будто он красив, этот Фен`Харел, с профилем белым и тонким, как месяц. Но едва отведя взгляд, мало кто мог вспомнить его лицо». И тогда она долго вглядывалась в профиль Соласа — тоже белый и тонкий, как месяц; и, даже крепко зажмурившись, представляла его целиком и детально, до последней, едва заметной рыжей крапинки на переносице. А потом, распахнув глаза, радостно сообщала: «Вот если бы ты был Фен`Харелом, Солас, тебя бы точно никто не забыл». И Солас от этих слов смеялся ещё сильнее.
Инквизитор сняла с пояса дорожную мягкую флягу с водой. Наполнила ритуальную чашу — жёлтые хвоинки и користая шелуха всплыли вверх. Легонько повела ладонью и магией зажгла тонкие игольчатые свечи — к волчьему носу заструились пахучие дымные язычки. Был бы он настоящим — расфыркался бы.
…Вот бы Солас сейчас над ней посмеялся. Но она ничего не могла поделать, не могла остановить себя от очередного акта любезности к лишённому чувств каменному изваянию. Так птица начинает вить гнездо, ещё не понимая зачем. Так доверчиво тянется к матери младенец, не сознавая, что та несёт его к колодцу.
Лавеллан посмотрела на воду и на огонь. В них и во всех этих действиях не было никакого смысла. Как не было смысла в её собственном существовании, приносящем её же людям одни только беды — причины столь же бессмысленных смертей.

Она отвернулась от статуи совсем не Ужасного, а большого и доброго волка, будто её здесь никогда и не было, и, отгоняя от себя запахи древесных свечей, вернулась к Каллену. Тот молча передал ей уздцы, а потом зачем-то спросил:
— Помочь?
Лавеллан усмехнулась и без всякой помощи, одним ловким скачком забралась на свою любимую старую галлу, уже седую, расцветкой теперь напоминающую королевскую, а вовсе не рыжую.
— За кого ты меня принимаешь? — тихо спросила она.
Действительно, за кого?
Каллен продел ногу в стремя и уселся в седло. И это ему далось не так легко, как Лавеллан. Он пошутил что-то про неудобства подступающей старости, выслушал её негромкий, но смешливый хмык в ответ, пустил лошадь шагом и повёл её по правую руку от Инквизитора.
Он привык к её молчанию и отстранённой задумчивости. Мог понимать её настроение и желания по одним лишь взглядам и жестам. Но никак не мог знать, что, спросив его недавно о совместном уединённом путешествии, она решается, возможно, на самый ответственный шаг в её жизни.
Возможно, первый самостоятельный шаг. Она собиралась сказать ему: «Ты знаешь, Каллен, а ведь он не вернётся. Похоже, он меня обманул. И нет никакого „большего”, а есть просто мир. И пусть он сам по себе понемногу меняется, а мы… Давай куда-нибудь уйдём? Туда, где меня никто кроме тебя не будет видеть и знать, есть же такие места?»
Ей казалось, что всё выйдет очень естественно. Каллен родной и понятный. Добрый, нежный, с детства горячо любимый человек.
Вот сейчас, совсем скоро она ему скажет… Она обязательно соберётся с духом и скажет. Это будет правильно. Он посвящал себя ей — полностью. И нет ничего противоестественного в том, чтобы теперь отплатить ему тем же.
Отплатить…
Каллен увидел, как она тоскливо поморщилась, поглощённая своими мыслями, и сказал, уходя на лошади чуть вперёд (проходимая тропинка стала слишком узкой для двух ездовых):
— Не знаю, говорил ли я тебе, но той, кем ты была, тоже очень нравилась эта галла. И забиралась она на неё так же с полприскока, вечно отказываясь от моей помощи.
Лавеллан, шедшая сзади, молчала.
— Я думаю… думаю, если бы вы каким-нибудь магическим образом встретились, то стали бы хорошими друзьями. Уверен, она бы тебе понравилась. Ты бы ей точно понравилась.
— Ты любил её? — спросила, глядя в его спину Инквизитор. — Меня?.. То есть…
— Да, — ответил Каллен, не оборачиваясь.
И всю оставшуюся дорогу до Скайхолда они ехали молча.

***

Решётка за их спинами наконец опустилась, перестав беспокоить оглушительным скрипом уставших животных. Мальчишка с конюшни, что служил теперь объездчиком вместо старого Деннета, увёл лошадь и галлу. Принимая уздцы, он будто бы случайно слегка коснулся пальцев Лавеллан, и его серое, уставшее лицо вмиг налилось здоровой краской — она сделала вид, что не заметила этой маленькой, но необходимой ему, как воздух, наглости; ей уже был подписан указ о скором переводе парня в Денерим, на хорошую должность при королевском дворе.

Инквизитор потянулась с дороги.
Обычно она спрашивала у дозорного, приходил ли кто-нибудь к воротам, пока они путешествовали. А потом тот же вопрос дозорному зачем-то задавал ещё и Каллен — тихо, думая, что она не слышит. Теперь же она ни у кого ничего не спросила. Дозорный вполголоса сообщил Каллену, что новых визитёров за время их отсутствия не было.
Инквизитор вздохнула. Пошла по конюшенному двору, и её люди глубоко кланялись ей — не из почтения даже, а чтобы получше разглядеть её опущенное лицо. Каждый страстно желал попасть под её взгляд, а ей тошно было их — таких — видеть. С большим желанием она смотрела на пришлых — на людей и на эльфов, что не кидались сломя голову к ней, едва заметив. Они, не желающие примыкать к элвенам или сражаться против них, получали в Скайхолде приют, еду и питьё, находили здесь исцеление и спокойствие — при условии, что долго не задержатся и вернутся не раньше, чем через полгода. И многие возвращались, не забывая удивляться: как Инквизиции удаётся сохранить нейтралитет? Почему элвены обходят стороной эти горы? И почему они не стремятся склонить Инквизитора — эльфийку! — на свою сторону?
Пришлые нравились ей. И новых среди них она замечала сразу. Даже со спины. Даже если те прятались под капюшонами.
Новый сидел на вытоптанном островке перед полукругом палаток у костра, в окружении остальных, таких же, как он, пришлых.
Лавеллан шла, глядя на него поверх стены из сгорбленных людских спин. Вечно гуляющий здесь ветер трепал её волосы и сбивал в сторону дым от костра. Кажется, там, за ним, шла увлечённая беседа.
Новый привстал и протянул одну руку, другой придерживая свой серый, невзрачный капюшон. И один из пришлых эльфов, седой, с белым валласлином на смуглом лице, захлёбываясь в словах и хохоча заразительно, с удовольствием подлил в его протянутую чарку что-то горячее и хмельное.
Лавеллан замедлила шаг. Новый уселся, согнув одну ногу в колене. И, заведя свободную руку за спину, расслабленно на неё оперся.
Лавеллан медленно шла. Ещё чуть-чуть, и она смогла бы увидеть его едва выступающий из-за капюшона профиль… Ветер решил по-другому. Налетел порывом и сорвал блёклый капюшон нового махом. Резко. Разом. Как обычно сдувал Железный Бык пену с пивной кружки.
Лавеллан остановилась, замерев. Она наконец увидела, что этот новый не был пришлым. Да и новым, в общем-то, не был.
Солас обернулся, почувствовав на себе её взгляд. А может быть, он уже давно его почувствовал.
Но глазами с ней встретился только сейчас. И, держа пятью пальцами наполненную чарку, словно бутон, чуть наклонил вперёд голову и одновременно невысоко приподнял руку, приветливо салютуя.
Ветер трепал волосы, и те неистово хлестали её по щекам, заставляя очнуться. Лавеллан сорвалась с места…

***

— Ты вернулся, — Каллен смотрел на Соласа так, будто в первый раз видел.
— Тебя это удивляет?
— Как ты сюда попал?
— Я слишком хорошо знаю эту крепость, чтобы всегда пользоваться одной и той же дверью. И, думается мне, я где-то слышал, что дозорным запрещено открывать ворота эльфам, если на то нет разрешения от высшего командования, — Солас улыбчиво заложил руки за спину. — Ничего не имею против. С ними действительно бывает много проблем.
Несколько минут назад под лучистым, впервые за все эти годы действительно счастливым взглядом Инквизитора они даже пожали друг другу руки в знак приветствия и уважения. Но стоило ей суетливо скрыться за дверью своей комнаты, чтобы смыть с себя лёгкую усталость путешествия и собраться в новое (в которое они сегодня же — сегодня же! — отправляются вместе с Соласом), от взаимной учтивости и следа не осталось.

В башенном коридоре, отделяющем спальню Лавеллан от тронного зала, было тихо и пусто. Даже вездесущие чёрные птицы будто бы понимали, что не стоит сейчас сюда соваться.
Каллен обнажил меч.
— Зачем? — ровно спросил Солас.
— Ты пришёл её забрать.
— Я пришёл её увидеть. Я предложу ей уйти вместе со мной, да. И если она выберет этот путь — назад я её уже не отпущу. Это тоже верно. Однако, если она захочет остаться, я не стану ей запрещать, — тут он перевел дыхание, хоть внешне и казался совершенно спокойным. — Если после нашего разговора она вернётся к тебе, то уже навсегда.
— Если она не вернётся, — сказал Каллен, глядя ему в глаза, — я буду её искать.

***

 
Шум скатывающейся по камням воды казался ей музыкой. Шелест папоротника — песней, прошёптанной озерными духами. Даже мелкие камешки, по которым они ступали, какое-то время смешливо перещёлкивались, перекатываясь в их неглубоких следах.
— Какая тонкая здесь Завеса…
— Сейчас Завеса везде тонкая.
— Нет, тут особенно. Почти до щекотки. Чувствуешь?
Солас улыбнулся.
И ей не понравилась эта его улыбка. Она была из тех, глубинных, которые он доставал из себя почти с силой, тогда как взгляд его бродил где-то далеко, даже, кажется, не в этом времени.
Она качнула их крепко сцепленные ладони маятником — Солас отвлёкся. И улыбнулся — теперь уже точно ей.
Они шли, взявшись за руки. И не спешили их размыкать, даже остановившись у кромки маленького неглубокого озерца. Отражённая луна лежала на нём, как на блюдце, и едва вмещалась полностью.
Лавеллан заворожённо посмотрела на отражение, потом на оригинал и под ним увидела лунного же цвета статуи. Безмолвные стражи этого места, огромные каменные олени, смотрели друг на друга, как соперники, которым никогда не суждено скрестить рога и схлестнуться в схватке.
— Почему здесь?
— Потому что однажды я решил, что именно здесь скажу тебе всю правду.
Он мягко притянул её за руку, заставив развернуться к нему лицом.
— Da`len, я хочу, чтобы ты вспомнила… мои истории. Вспомни, чему я успел тебя научить.
Первый миг она стояла перед ним и думала: как? Как у него это получается? С малых лет она, едва оказываясь в его руках, превращалась из девочки в музыкальный инструмент.
Своими историями он заставлял её радоваться, злиться, жалеть, представлять, думать о времени и о силе, о магии, о предательстве, об утрате — и сразу же о парящих замках под солнечными лучами.
— Сейчас ты многое знаешь и многое способна понять. Я осознаю, что поступаю чудовищно, и всё равно прошу тебя принять мою цель и разделить мой путь. Поверь, я не стал бы говорить тебе этого, если бы не был уверен, что ты сможешь вынести судьбу, которую я не пожелал бы и злейшему врагу. Не говоря уже о…
— Солас, — резко прерывая, вскинула на него глаза Лавеллан. — Просто скажи…
Тогда он осторожно выпустил её руку. Отступил на шаг назад, не отрываясь взглядом от её лица.
И просто сказал.