Империя Тевинтер, колыбель цивилизации, где упадок и мощь сливались в немыслимых объятиях, Кальперния любила ее до злобы — ненависти ревнивой жены, способной покалечить супруга, лишь бы не отдавать другой женщине. С того самого момента, как Кальперния преклонила колени перед новым богом, в каждом жесте и слове сквозь клятвы Корифею и приказы венатори звучало одно.
Славься, Тевинтер.
Поднимись.
— Хитрая сука, — беззлобно припечатал Самсон. — Она предаст вас, если найдет другой способ возродить свою страну.
Корифей требовал беспрекословного подчинения и — это заставляло Самсона внутренне смеяться — громких фраз, поклонения и обожания. Но тогда он хотел еще и его мнения, иначе зачем устроил эту встречу двух лейтенантов?..
— Конечно, — впрочем, от звука его голоса Самсона все равно пробирала дрожь.
Медленно, картинно развернувшись, Корифей склонился над ним, протянув длинную руку. Ноготь, острый, как лезвие, надавил на его подбородок, пуская по шее тонкую струйку крови и заставляя поднять голову. Самсон почувствовал запоздалый страх.
«Потребуешь упасть на колени, ублюдок? — злобно подумал он. — Что еще, пятки целовать?»
— Прямо как ты, — продолжил Корифей. — Но ты борешься за орден, его минувшую глупую славу. Она — за умирающую империю, забывшую настоящих богов. И я…
Лицо с проросшими кристаллами казалось восковой маской, мягкой и неживой. Очертания плыли то ли из-за холодного ужаса, сковавшего тело, то ли из-за подступающей ломки.
Лицо исказилось резко, стало одним выражением злости и ярости, так что Самсон отшатнулся, оцарапав подбородок.
— И Я, КОРИФЕЙ, ДАЮ ВАМ ЭТУ ВОЗМОЖНОСТЬ.
— И поэтому мы всецело ваши.
— Поэтому.
Он махнул рукой — вон отсюда! — и Самсон поклонился, покидая зал.
«Подчинитесь новому богу и будете спасены», — вяло передразнил он, закрывая дверь.
Он так и не понял, кому предназначался презрительный смешок — ему или их общему предводителю, склонному к пафосной речи. Новый лейтенант развернулась и стремительно зашагала прочь.

Храм на краю земли стал базой — если Думат и существовал, то против не высказался — и будто сам собой поделился на две части. Венатори избегали красного лириума, а значительная часть подчиненных Самсона в принципе слишком плохо соображала, чтобы пытаться наладить контакт со второй половиной армии. Да и не задерживался никто в этой стихийно образовавшейся ставке — никто, включая командиров.
Но тогда — совпало.
То, что Кальперния на месте, Самсон понял по количеству сектантов: их было больше, чем обычно. Он и сам редко таскался в одиночку, и теперь во внутреннем дворе храма стало непривычно людно. Высшие цели высшими целями, но дверь в свои покои Самсон открыл, предвкушая пару часов банального сна — ради разнообразия на кровати.
И — она.
— У меня есть кое-что для тебя, — вместо приветствия Кальперния махнула рукой, позвав за собой. Она быстро развернулась, а потому не видела ни скептической гримасы, ни губ, искривившихся в беззвучном проклятии.
«Чем-то» оказался мужчина, распростертый на полу, зверски изувеченный, но еще живой.
Работорговец, который плохо обходился с рабами.
— И? — фыркнул Самсон. — Надо же, какое открытие для верноподданной империи — рабов иногда мучают.
Лицо Кальпернии побелело, губы дрогнули, обнажая зубы с заметной щербинкой.
— Забери его.
Она, не дождавшись реакции, обошла вокруг и Самсона, и дрожащего пленника. Задела последнего носком сапога и с удовлетворением кивнула, когда тот пошевелился. Он слышит и понимает.
Она хотела, чтобы он слышал и понимал.
— Первого торговца, мучившего рабов, я убила и жалела об этом. Это второй. И я хочу, чтобы он страдал.
Она нагнулась и рванула его за плечо, заставив перевернуться и посмотреть на нее.
— Я знаю, как выращивают красный лириум, Самсон. Забери его. Запри наедине с ним, чтоб оскверненные камни прорастали в его плоти и костях, запри, чтобы лириум рос в нем и поглощал его, чтобы он множился… Через него.
— Зачем мне это делать? — пожал плечами Самсон. — Я не испытываю недостатка в…
— Ты тоже продавал людей в рабство.
Она сказала это так зло, так серьезно, будто это очень-очень много значило.
— Тевинтерская мразь, — скривился Самсон. — Ты действительно считаешь, что пара выуженных фактов из моего прошлого сейчас значит хоть что-нибудь?
— Может быть, — она кивнула. И, аккуратно переступив через полутруп, приблизилась к нему. — Красный лириум коварен, он проникает не только в плоть, но и в разум, пробуждает старое, забытое… Превращает в кошмары. А ты — образцовый храмовник, «защитник справедливости», лишь… — она развела руками в очень простом, внезапном для нее жесте. — Выпотрошенный, — с удовольствием произнесла она. — Выпотрошенный этими кристаллами, посаженный на цепь Церковью и преданный ею. Может быть, тебе хочется исправить что-то, являющееся к тебе в кошмарах.
Юные маги, бегущие из-под надзора и попадающие прямиком в лапы работорговцев.
Тогда… прошлое и впрямь настигало лишь во сне, памятью о ломках и муках, жалком существовании.
— А может быть, тебя просто порадует, что наш друг — убежденный андрастианин и каждую неделю посещает церковь, — будничным тоном закончила Кальперния.
Она прошла мимо, коснувшись его плечом, и гневно зашипела, когда он сжал ее локоть.
— Девчонка-рабыня, моющая господину ноги и прислуживающая ему за столом, — быстро и зло произнес Самсон. — А может, и не только за столом. Что ты хочешь исправить, заставляя этого торгаша страдать? Что ты хочешь забыть? Как терпела трахающего тебя старика ради сомнительной радости остаться с целыми венами? Тогда выловила бы другого магистра, милая, с ним было бы надежнее.
Предмет их спора тихо заскулил не в силах ни слова выдавить из горла, отмеченного красно-фиолетовыми синяками, неспособный пошевелить разбитыми губами и вспухшим языком, исцарапанным об осколки зубов.
На него никто не обратил внимания.
Кальперния не попыталась вырваться, наоборот, приблизилась вплотную и проговорила, четко и громко:
— Ничего. Я помню все и принимаю все, — она обхватила его подбородок длинными пальцами и приподнялась на носках, чтобы лучше видеть лицо. — Заставь его страдать, как не смогла бы заставить я. И тогда, возможно, мне не захочется уничтожить тебя, продажная тварь.
Мэддокс потом, когда Самсон рассказал все единственному, кому вообще мог рассказать что-то подобное, ровно, как и всегда, заметил один факт.
Столкнувшись нос к носу второй раз, они уже слишком много друг о друге знали.

Мир менялся, и глупо было не пользоваться этим. Глупо было не участвовать.
Только вот борьба у них выходила бессмысленная, но если Самсон мог согласиться с этим, то Кальперния — никогда.
— Твоя империя гниет заживо.
— Твоего ордена вообще уже не существует.
Правда. Формально Теринфаль еще числился базой храмовников, отвернувшихся от Церкви и Вал Руайо, но уж кому, как не пособникам Корифея, знать истину: зависть правит в Теринфале, и храмовники уже… Ладно, большинство храмовников уже давно забыли свои идеалы. Красный лириум лишь стал логичным продолжением их пути.
Равно как и венатори являлись той самой стороной империи, которой в Ферелдене и Орлее пугали всех, — магами-фанатиками, настроенными лишь убивать.
— Орден существует, — упрямо мотнул головой Самсон, оторвавшись от горлышка склянки. Он даже в собственных покоях, даже рядом с кроватью держал столько лириума, сколько хватило бы на отряд.
И теперь это даже не настораживало.
— Мы — орден.
Песня звучала громче, но все же не громче, чем слова.
— Тогда венатори — империя, — проговорила Кальперния с издевкой. — Будущая.
Ее пальцы скользнули по его груди, ладони требовательно надавили на плечи, вынуждая склониться.
Венатори обречены стать оружием в борьбе за новый мир, храмовники тоже. С одной только разницей, что храмовники неизбежно погибнут. Красный лириум безжалостен: они все умрут монстрами, красный лириум прекрасен, но смерть придется на пик их величия.
Подумав, Самсон отбросил пустую склянку и опустился на колени. Прижался лицом к плоскому, даже впалому животу, так восхитительно прохладному для разгоряченной кожи, для крови, разогнанной алым зельем. Еще несколько долгих и долгих секунд его будет накрывать, ломать и медленно выворачивать наизнанку, а Кальперния будет просто стоять и ждать.
Ее расплетенные волосы спускались на грудь, по-подростковому маленькую, усыпанную бледными веснушками, ее колени и локти были острыми, фигура сухой и будто бы хрусткой, как хворост. По крайней мере, Самсону всегда казалось, что он сможет сломать ее руку, всего лишь сжав кулак.
И все-таки она стояла, ни словом, ни вздохом не выдавая, что пальцы, вцепившиеся в ее бедра, зубы, прихватившие выступающую тазовую кость, причиняют ей боль.
Что-то спокойное. Что-то чистое.
Незыблемая, как статуя, как сама Андрасте — еретичная, богохульственная, до кончиков ногтей порочная, но все-таки не оскверненная красным лириумом.
Если, конечно, не считать им храмовника на коленях.
Когда красная пелена стала отступать, даря ясность и вдохновение, Самсон поднял голову. Кальперния по-прежнему почти не шевелилась, только пальцы поглаживали угловатые выступы на его плечах.
На спине кожа потрескалась уже давно, выпустив гроздья кристаллов на каждой лопатке. Мэддокс стачивал их, чтобы Самсон мог носить доспех. На плечах прорезалось лишь шесть камней, маленьких и ровных, похожих на пальцы. Как будто кто-то хотел вырваться из него. Как будто он был землей, а лириум — заживо погребенным.
«Три… Четыре новых», — считал Самсон по прикосновениям, с благодарностью за эту простоту движений и отсутствие даже намека на отвращение.
— Ты увидишь свой новый орден, — прошептала Кальперния, обводя камни по краям, по их границе с кожей. — Ты должен успеть.
Она промолчала о том, что у нее гораздо больше времени для возрождения империи, чем у него для ордена, и за это Самсон тоже был благодарен.
— Скоро, — выдохнул он. — Увижу.
И поверил. Истово, как в прошлом.