Четыре года до Пятого Мора. Лотеринг. «Убежище Дейна»

Хоук

Легкий ветерок приветствовал ночь, выдувая из комнаты перенасыщенный волнующими событиями вечер и заодно избавляясь от явного запаха, источником которого являлась я, обзаведясь им внизу в отчаянных попытках залить в памяти пропавшего без вести Андрасте знает в каком самом дальнем углу таверны прямо напротив меня Давета. Ночь предвещала быть теплой… и что уж там, самой счастливой за последний месяц!
 
Я провела кончиками пальцев по его щеке и отчего-то улыбнулась. Мое родное сокровище возвратилось ко мне, и весь мир стал будто чуть-чуть светлее. Кожа была жесткой, грубой, изрешеченной старыми шрамами, а щетина — короткой. Недавно побрился. Внутри меня заерзали смутные сомнения по поводу того, где в Бресилиане он нашел лезвие и зеркало… Не на ходу же он брился, и я это знала.
 
Не изменился. Это глупо, но мой эгоизм одобрил нестерпимое стремление мысленно произнести это: мой. Родной.
 
Я была счастлива. Сейчас, когда мы лежали рядом, прижатые друг к другу, чтобы не упустить ни единой частички наших остывающих тел, точно заполняя тем самым огромные временные пробелы, я могла абсолютно уверенно объявить себя самой счастливой девушкой на свете безо всяких сомнений, колебаний и околичностей. И для этого мне не нужны были необъятные земли, несметные сокровища, изумрудные замки или небывалые чудеса… Я лежала на нем, точно тряпичная кукла, и ощущение его отдающихся в моем теле вдохов не давали мне опустить застывшие в улыбке уголки губ… То, как поднималась и опускалась его грудь, на которой спокойно уместилось полменя, будоражило мои чувства. Мне хотелось утонуть в этой эйфории, уйти в нее с головой, не набирая полные легкие воздуха, чтобы раз и навсегда запомнить, что он мне не понадобится. Казалось, я светилась каждой частичкой своего тела. И не от магии.
 
Это было волшебство. Мой личный секрет, мой волшебный фокус, неподвластный никому, кроме меня, когда я раскрывала глаза и вновь убеждалась, что Давет не сон, не иллюзия, не галлюцинации, не призрачный образ моего идеала, что он здесь, как никогда близко. Особый тип волшебства, для сотворения которого мне был необходим лишь один фактор. Живой, целый и невредимый, рядом со мной. И в комнате, наполненной этим волшебством, искрился воздух, стоило мне встретиться с его теплыми золотистыми глазами, по блуждающему взгляду которых я так скучала…
 
Я задыхалась от того, чем мы были. Чем мы вновь стали после долгой разлуки и теперь будем столько, сколько укажет злосчастная судьба. И раз ей угодно постоянно забирать его у меня, я не потеряю ни единого мгновения.
 
Его умиротворенное, чрезвычайно довольное лицо вызывало улыбку и вспеск тепла под сердцем, а едва заметная ухмылка, коронный номер его мимики, уверяла меня, что причин для беспокойства пока нет, и я в полной безопасности, а если вдруг что-то пойдет не так, это «что-то», неважно, чем оно обернется, не сдвинет его с этого места, по крайней мере, без меня. Проклятье, мне захотелось опрокинуть голову и засмеяться в полный голос, точно все волшебство мира наполняло мое сердце, и удерживало меня даже не приправленное легким стыдом осознание, что таверна и так достаточно наслушалась на сегодня, а… тишина. Я наконец-то услышала долгожданную тишину, звучащую громче, чем лотерингский гром в знойный летний вечер; тишину, несравнимую ни с чем другим, ни с каким другим звуком, может быть, кроме его голоса, реального голоса рядом, а не в моей голове. Эта тишина, периодически прерываемая замедляющимся синхронным дыханием, нашим дыханием, означала, что он наконец-то вернулся ко мне. Ощущение темных волосков на моей щеке поднимало на поверхность чувство светлой испаряющейся ностальгии, сменяющееся примитивным комфортом заветного настоящего. Я была в безопасности — что-то удивительно совершенное и одновременно простое, что-то человечное и только для меня, что-то, что удваивало мое счастье. Умиротворение текло по моим жилам.
 
Я бесконечно водила пальцами по кашемировому следу коротких волосков цвета зрелой лотерингской пшеницы, ни на секунду не разрывая контакта. Я все еще не могла окончательно поверить, что он здесь, под давлением ставшего паническим страха, что отними я руку на мгновение, чтобы подтянуть одеяло на свои замерзающие плечи, и под пальцами останется мертвая пустота. Я знала Давета: стоит мне только свыкнуться с мыслью, что он наконец-то вернулся ко мне, и он исчезнет. Я боялась закрывать глаза, чтобы не упустить его из виду. Это были болезненные страхи. Раньше я переживала наши расставания, принимая их как данность, потому что не имела на Давета никаких прав. Но постепенно приручая его, я привязалась к нему сама и настолько сильно, что сила этой привязанности превысила любые ожидания и выбилась за грани разумного.

Формально я и сейчас не владела этим человеком, однако по мере развития наших отношений эти разлуки переросли в настоящую войну. Стоило мне отпустить его на две недели, как ко второму дню я уже моталась в постели в бреду, овладеваемая ночными кошмарами, в каждом из которых Давет на моих глазах погибал, а мои маленькие руки со стремительно угасающей под ледяным стонущим ветром, точно огонь, магией не могли дотянуться до него…
 
Но месяц без новостей, без каких-либо писем, жалких весточек стал последней каплей. Масла в огонь подлило мое эгоистичное стремление присвоить с потрохами и привязать к себе все и вся, что было для меня важно и нужно, чтобы всегда иметь свободный доступ к общению, оберегать и не беспокоиться зря. По мере взросления, осознав всю серьезность своего опасного положения, я стала пришивать небольшие кармашки к нижнему белью, чтобы укомплектоваться раз и навсегда и не промахнуться. Дело доходило до откровенных предрассудков, и, может быть, причиной тому являлось мое одиночество в детстве и постоянное беспокойство за себя и за своих близких, от переизбытка которых я и так никогда не страдала. Все свое ношу с собой — так обозначил мой девиз Давет, когда заметил мою привычку раскладывать по карманам, ремешкам, мешочкам и сапогам самые необходимые вещи. И не ошибся, когда предположил, что этот мой собсвтеннический порыв касается не только вещей. Хорошо, что я покорно держала язык за зубами и не предпринимала слишком решительных действий, дабы не спугнуть все еще удерживающего оборону Давета. Знай об этом этот пропагандист свободной жизни, его бы мгновенно как ветром сдуло.

Зябко поежившись, я подложила руки под спину Давета. Они стали почти ледяными, и Давет, хоть и виду на свое беспокойство не подал, но все равно подтянул одеяло и укрыл меня по самый затылок. Поддавшись порыву, я поцеловала его грудь и игриво (и вправду игриво!) прошлась языком до подбородка, где остановилась и взглянула на его прекрасное лицо. Давет лежал с полузакрытыми глазами, точно сытый кот, и на его лице совершенно ясно читалось выражение абсолютного удовлетворения — редкое явление, но меня, не лишенную, быть может, тщеславия, все же искренне радовало, что я почти всегда являлась свидетелем сие чуда.
 
Я широко улыбнулась увиденному, до светлой боли, до слез, и Давет, слегка улыбнувшись в ответ, собственнически обхватил меня за талию и аккуратно повалил на бок. Его сильные мышцы, каждую из которых он остро чувствовал и контролировал, напрягались и перекатывались под моими руками, и я не могла заставить себя отвести от него восхищенного взгляда, поедая каждый шрам, каждую морщинку и каждую царапинку своей просвежившейся памятью.

Вдруг ко мне в голову заскочила мысль, что это все происходит на самом деле, как будто я только что очнулась от глубокого сна и обнаружила, что на самом деле не сплю. Неудивительно, что радость клокотала во мне, и тело пробирала мягкая дрожь предвкушения, такая, какая обычно овладевает человеком, который только что получил желаемое и еще не успел до конца осознать это. Ощутив приятное головокружение, я без колебаний поддалась этой тяге к нему, позволяя делать со мной все, что душе угодно, только бы не отпускал, только бы не покидал, не оставлял снова одну…
 
Это был момент только для нас. Момент, когда все мои ожидания, бессонные ночи и терзания щедро вознаграждаются, и я, сделав глубокий вдох, на выдохе прощаясь со своими страхами, наслаждаюсь своим бесценным призом за терпение и преданность… Момент, когда расстояние, достигнув пика своих жестокости, внезапно с несвойственным ему состраданием начинает стремительно сокращаться, и я, срываясь на бег, непослушными ногами отсчитываю шаги до моего сокровища, настолько моего, что я была готова устроить Верховный суд с участием моих извечных соперников, которые все еще верили, что вправе делить его со мной, дабы доказать его абсолютную принадлежность мне.
 
Но Давет не был Даветом, если бы не испортил мне этот момент. Больше пяти минут безмолвного наслаждения друг другом представлялось для него невозможным. Он всегда начинал ерзать, дергаться в разные стороны, а потом вскакивал на своего неизменного конька, балаболя без перерыва, лишь бы как-то скрыть чувство неловкости. Кажется, он вообще понятия не имел, что молчать можно не только во время сна или при надвигающейся опасности.

 …Я заметила, что губы Давета слегка распахнулись, и дыхание сорвалось, будто он резко набрал воздуха, желая что-то сказать.
 
До меня с трудом доходило значение этого действия. Глядя на его чувственные губы, способные на такое, о чем я раньше и помыслить не могла, я думала лишь о том, что сейчас они должны только целовать меня…

— Я нашел ее.
 
Как через плотную пелену опьянения, до меня медленно, заторможено доходили его слова… но как только я услышала их в целой осмысленной фразе, я опомнилась и очнулась уже безвозвратно…

Размечталась. Когда я наконец смирюсь с мыслью, что Давет не может больше десяти полноценных минут, скажем, в месяц всецело принадлежать только мне?
 
Три нейтральных слова, облачающих в себя шокирующую новость, мои распахнутые глаза и первая торжественно-поздравительная мысль, подводящая итог многолетним поискам: «Теперь ты уйдешь от меня?»
 
От неожиданности перехватило дыхание. Он так часто уходил от меня и возвращался ни с чем, что я, дурочка, и предположить не могла, что однажды он, как всегда, вернется и со счастливой улыбкой до ушей скажет это.
 
На душе похолодело, и я… Я не знала, как реагировать. Я была ошарашена.
 
С одной стороны, конечно, это было прекрасно, просто невероятно, и зная, чем для Давета была эта цель — смыслом всей его жизни, всего его существования, единственное, ради чего он жил, что видел, чем грезил на протяжении практически всей сознательной части своей жизни, — я могла только радоваться за него!..
 
Но с другой… все сложилось подозрительно легко. Неправильно для успешного окончания столь тяжелого периода времени. Должен был быть какой-то подвох, и Давет не хуже меня понимал это.

Жизнь бы не позволила произойти этому так ловко, словно бы слова Давета, как по щелчку пальцев, сорвали тень с лица потерянного более чем десяток лет назад человека. Она слишком сильно любила его, чтобы так легко отдавать кому-то другому.
 
И хотя речь шла не только обо мне, по крайней мере, сейчас, когда все всполошилось, как муть на дне озера, но я все равно чувствовала пульсирующую где-то в отдаленном уголке сердца обиду. И стыд. Жуткий стыд за собственный эгоизм, который я не сумела удержать. Разум давил на совесть, призывая меня слушаться, и я слушалась, понимая, что моими эмоциями правил этот проклятый эгоизм, но все это сейчас не имело значения. Давет был счастлив, что делало счастливой и меня… но только не когда за этим счастьем мельчешил риск расставания. Снова.

Когда меня устраивает однообразие, оно становится постоянством.
 
Я взглянула на Давета, на его расплывшиеся в улыбке губы, на его светлое, необычайно расслабленное лицо и вдруг поняла, что причину приподнятого настроения я делила пополам с кем-то, кто был ему дорог не меньше меня. Это вызвало бурю детской ревности и очередной укор совести.

Дрянь. Для Давета это было так важно, а я сидела, захлебываясь в собственном эгоизме, и думала лишь о том, как это событие, возможно, самое счастливое в его жизни, отразится на мне. Точнее, на нас. На нас как на паре людей, которые, как мне казалось или хотелось думать, были счастливы вместе и страдали в разлуке.
 
Вся вина лежала на мне, однако гораздо проще было обвинить Давета с его умением портить такие моменты жизни, как романтика воссоединения.

Какие-то полчаса назад я обнаружила, что этот нахал вернулся, и, не дав себе ни единой секунды на размышления, немедленно бросилась в его сторону, а сейчас я рисковала потерять его снова. Все вокруг исчезло и больше для меня не существовало. Я видела только его. Давет исчез за углом на втором этаже, как в игре в прятки, призывая меня следовать за ним, отыскать его, и сейчас грозил исчезнуть снова. У Давета поразительно хорошо получалось теряться, когда я его отыскивала…
 
Его плащ взмыл вверх, проплыв по лестнице бесшумным шлейфом, и я чуть не врезалась в стол, не подрасчитав силу поворота. Так бывало всегда: стоило мне на одно лишь крохотное мгновение отвернуться, как он уже изчезал из виду, заставляя меня буквально физически чувствовать, как я стремительно его теряю… Я взволнованно ускорила шаг, пробираясь сквозь неустойчиво стоящих посетителей, провожающих меня одинаково недоумевающим взглядом. Дорога до лестницы вылетела у меня из головы, не без помощи пьянящей не хуже любой выпивки невероятной мысли, что мои кошмары рушатся один за другим под торжественный грохот разлетающихся в разные стороны осколков… Мне было плевать, как я выглядела со стороны в этот момент.
 
Я ждала почти четыре недели, но не могла выдержать больше и секунды! Только в этот момент — момент нашей долгожданной встречи — я острее всего ощущала, как на самом деле соскучилась… Казалось, я уже могла почувствовать теплоту его пальцев, собственнически обвивающих мою шею…

Ощутив, как тесно стало взбесившемуся сердцу в груди от нахлынувших чувств, я не выдержала и сорвалась на бег под слетевший с моих губ не то всхлип, не то шумный вздох после четырехнедельных столетий нескончаемого удушья… Волнение, готовое вырваться из-под контроля и удариться об этот мир взрывной волной радости, переполняло меня, и, казалось, я сейчас взлечу и истерично засмеюсь сквозь слезы, как потерявшийся перепуганный ребенок, который наконец отыскал свою мать…
 
В мыслях я уже целовала его — тихая гавань посреди смертельных штормов, и я отчаянно убеждаюсь в том, что он не наваждение, не призрак, а мертвая тишина стремительно разрушается моим лихорадочным бормотанием о том, как я скучала, смехом и хаотичным шуршанием одежды под стоны удовольствия…
 
И пусть меня сцапают храмовники, пусть подо мной разверзнется земля, пусть Завеса разорвется и выпустит из себя полчища оголодавших демонов, и весь мир заполонят худшие людские кошмары… пусть мой минутный порыв, моя неосмотрительность и безрассудство могли обернуться катастрофой, но меня это не волновало. Я собиралась провести эту ночь самой счастливой девушкой на свете в его жарких объятиях, а все остальное, что утратило сейчас всякий смысл, пусть обретет его завтра.

Возможно, дело в этом проклятом аромате, который запомнился мне с первой нашей встречи с Даветом и никогда не менялся. Затаив дыхание, я завернула за угол, но ощутить его присутствие смогла только, когда мускусный запах, на одном вдохе срывающий мне голову, накрыл меня приливной волной вместе с жаром его горячих губ на моей шее… и вся тяжесть загнивающих в моей душе страхов резко покинула меня.
 
Еще не до конца осознавая, что делаю, но уже во всем повинуясь, на грани животных инстинктов я потянулась пальцами к его ремню и одним давно выверенным движением расстегнула его.

Прорычав мне в рот, Давет углубил поцелуй и буквально впечатал в стену своим телом. Со всей страстью отдаваясь ему, со всем желанием следуя за каждым его движением, я буквально повисла на Давете, обвивая ногами его талию, чтобы ощутить его как можно ближе. Накатывающие одна за другой волны сладостного удовольствия остро контрастировали с холодной пустотой, где наши тела не соприкасались, и я всячески старалась восполнить недостаток Давета рядом со мной, вспоминая его каждый изгиб, каждый шрам, каждую родинку на его спине кончиками своих пальцев.

Когда напряжение стало просто невыносимым, я, не разрывая контакта, стала яростно бороться с его проклятой рубашкой. Время было бесценно. Любая секунда сомнения была недопустима после стольких дней, которые мы провели порознь. Быстро угадав мои намерения, Давет прекратил поцелуй, и раздавшегося в следующую секунду звона выбитого замка хватило, чтобы окончательно свести меня с ума. Он влетел в комнату маленьким ураганом со мной, точно с поднятой с земли пушинкой, и последнее, что я запечатлела в трезвой памяти, восторженно осознавая, что это только начало, — как за нами закрылась дверь… Давет переключился на меня, и я с готовностью отдалась его власти, благодаря Создателя и всех несуществующих для меня духов за то, что мне достался мужчина, которому не приходится часами взламывать чужие замки. Эмоций было слишком много, чтобы я могла запомнить хоть что-либо помимо их источников: близости моего мужчины и его прикосновений, его ловких пальцев, вытворяющих с моим телом такое, на что не способна даже самая смелая чистая магия…

Давет был только моим.

Соскользнувшая с руки ткань полетела прочь в темноту…. Не теряя времени, в ту же секунду он занялся мною и произвел те же действия, что и я. Обжигающими пальцами огромных ладоней, которые, казалось, могли сомкнуть мою талию в тугое кольцо, он вспоминал мое тело. Поддев ткань, Давет, скользя по моей коже вверх, потянул мою рубашку за собой. Создатель, как я скучала по этим пальцам…

Вслед за разлетевшейся в разные стороны одеждой полетела насмешка над шестым мешочком барахла разной степени необходимости, которое чудесным образом обнаруживалось в самых неожиданных уголках моего туалета.
 
Я хотела насладиться каждой секундой, каждым дюймом его кожи, соприкасающейся с моей. Я хотела снова почувствовать себя живой.
 
Не сдержавшись, я сдавленно застонала, прижимая его голову к своей шее и мысленно умоляя его никогда не останавливаться… Если бы я могла отдать полжизни за то, чтобы продлить этот момент, я бы не задумываясь это сделала…

Потому что остальные полжизни пошли бы на продолжение этой прелюдии и ее стремительное перетекание к решительным действиям, за которые не жалко было отдать свою душу…
 
Ни одной мысли не осталось в моей голове, кроме осознания, что это происходит на самом деле, здесь, со мной, с нами! Я двигалась, как безумная, опережая время, и уже видела, как кричу, стучу кулаками, истерю, плачу, моля больше не покидать меня так надолго, затем снову целую, собирая с его кожи собственные слезы, на сей раз с блаженством, с нежностью, с наслаждением…

Войдя до предела, Давет замер, позволив мне насладиться этой негой, и когда сладостные языки волн нахлынувшего удовольствия плавно отпустили меня, он продолжил волновать наше море заново, превращая его в шторм, обрушившийся на мертвый иссохший берег природным источником возрождения…
 
Я выразительно выдохнула, погруженная в свои ощущения, и Давет усмехнулся.

Кажется, он до сих пор не подозревал, насколько хорош в постели. Едва ли Давет вообще когда-то задумывался об этом, лежа на очередной девице легкого поведения.
 
И дело было даже не в самой ситуации и не в четырехнедельном воздержании… искренне верю, что не только с моей стороны. Он вел себя со мной не как с какой-то шлюхой, которой можно было попользоваться один или два раза.
 
До Давета у меня было два партнера, но все эти интрижки пронеслись, как искра, мимолетные и в какой-то степени практичные. Мы оба получили некоторое физическое удовлетворение и разошлись безо всяких причин, обязательств, обид и недомолвок.
 
Но с ними ничего, кроме плотского наслаждения, я не испытывала. Даже и это происходило не всегда.
 
Я украдкой взглянула на Давета, и мне вдруг стало противно от мысли, что я вообще когда-то могла спать с кем-то кроме него. Одного лишь предположения, что Давет мог испытывать в такие моменты хотя бы сотую часть того, что испытывала я, хватало, чтобы успокоиться, встать на твердую почву. А когда он так эффектно это доказывал…
 
Все закончилось, а мы продолжали целоваться так, будто ничто еще не начиналось, в такт неистовому сердцебиению. Он куснул мою искалеченную в исступлении нижнюю губу, я, застонав, ответила тем же, чувствуя, как окрепли объятия…
 
Это было похоже на абсолютное счастье, на утопию! Это был момент, словно бы посланный лично для меня, дабы компенсировать месяц тревог и отчаянья.

Разве могла я в такой момент подозревать, что хорошим всегда кормят маленькими ложками?

— Я… все еще не понимаю, как именно тебе удалось выйти на ее след? — неуверенно произнесла я, тщательно подбирая слова. Он не должен был знать, что творилось у меня на душе на самом деле.

— Пришлось попотеть! — присвистнул Давет с усмешкой, все еще немного несмелый в ведении серьезных разговоров. — Старался как мог. Замолвил за собой словечко, за ним второе, третье, а там пара раскиданных бочек, куча стражников, переполох среди исключительно чувствительных мирных жителей, выпивка, помощь из неожиданных источников… В общем, оторвался со вкусом. В нарушение всех моральных норм и общепринятых правил приличия!

— Ты знаешь, я очень соскучилась по бесконечным рассказам обо всех твоих подвигах, от каждого из которых у меня появляются новые седые волосы, но траурный цвет мне не к лицу. По крайней мере, пока что, — потребовалось немало хладнокровия, чтобы не сорваться и не зацеловать его вновь. — Так что давай без твоих лирических вступлений, ладно? Я всю Тень на уши поставила, гадая, жив ты или нет.

Давет тяжело вздохнул и отвел наполнившийся чем-то похожим на вину взгляд. Я не хотела, чтобы так вышло, но, кажется, в мой голос протиснулось больше укоризненных ноток, чем это планировалось.

— Прости, — я ласково провела пальцами по его щеке, одновременно разворачивая его лицо к себе. Сейчас гораздо важнее то, что чувствовал он. — Я не хотела, просто… я очень сильно скучала по тебе, Давет. Слишком сильно.

Услышав собственные мысли, облаченные в самые простые и самые искренние слова, я вдруг осознала, что это правда. Я думала об этом на протяжении всего месяца, и эта тоска не отпускала меня ни на секунду, впившись в мою голову, точно паразит, но сейчас, когда она спала и облегчение накрыло меня теплой волной, я задумалась над смыслом сказанного.
 
Я не лгала.
 
Мне захотелось расплакаться. Уткнуться ему в грудь и тихо заплакать, вслушиваясь в толчки его сердца. Эта разлука оказалась для меня… тяжелее, чем я даже ожидала.
 
Но одновременно с этим я должна была понимать, что в наших расставаниях был свой смысл. Не скажу, что я была в восторге от перманентной разлуки с Даветом… я никогда не спрашивала, чувствовал ли он то же, что и я, когда мы находились вдали друг от друга, но мысль, что он каждый раз с блеском выполнял поставленную мною перед ним задачу вернуться живым и невредимым, не могла ввести в обман. Он всегда возвращался именно ко мне, и это не оставляло поводов для сомнений. Я же, в свою очередь, с каждым его уходом погружаясь в еще более яростную депрессию, убеждалась в том, что Давет значил для меня гораздо больше, чем я подозревала. Я отпускала от себя не просто возможность ощущать себя цельной личностью под надежной защитой. И пусть порой я не могла дать однозначный ответ на то, кем мы были друг для друга, вложив в одно слово весь смысл и все чувства, вспыхивающие в моей груди при одном лишь упоминании о нем, но я могла четко обозначить одно: я не хотела его отпускать. Как своего человека, как любовника, как друга, как товарища. Как человека, встреча с которым дала мне больше, чем вся природа, одарившая меня разной степени полезности привлекательными качествами и магией.

Наши разлуки были точно какой-то проверкой на прочность для меня. И ни разу эта проверка не давала отрицательных рехультатов. Вывод был только один.

Разве что сейчас моя воля дала трещину, и мне не хотелось думать ни о чем, кроме как о его долгожданном возвращении… Счастье для меня означало спокойствие. Состояние абсолютной гармонии с самой собой и с проклятым миром, который в такие моменты мне хотелось простить и заключить в объятия, и если раньше неустойчивость и хрупкость будущего меня настораживала, а порой запугивала до истерики, то рядом с Даветом отсутствие стабильности не затрагивало ни капли моего внимания. Вместе мы становились всесильными. И пусть его непостоянство и пугающая гибкость, стремление бежать куда ветер подует и непокидающий страх перед откровенностью и потерей не делали чести репутации верного защитника, но я за ним чувствовала себя как за каменной стеной.
 
Я словно находила долгожданный покой в бушующем ветре. Для меня он был самой твердой опорой, которую я только могла отыскать в трудную минуту. Исключая отца.

— Итак, — облизнув ободранные губы, приступила я, — ты не нашел ее. Просто получил наиболее свежую зацепку.

— Да, я немного приукрасил, — смущенно подтвердил Давет. — Или преувеличил… А даже если солгал, то какая разница, как именно я выдал желаемое за действительное?

— Какая помощь, Давет? — я выбрала самую интересную для меня деталь, подозревая, что эта помощь окажется непременно женского пола.

— Одна крайне любезная девушка в слегка нескромных одеяниях… — я щедро одарила его взглядом, который пристыдил бы святого. — Что? Никаких интимных подробностей. Исключительно дружеские шутки и немного игры в кости за приятной выпивкой. Клянусь, радость моя, я даже ее не тронул. За исключением некоторых моментов. Кажется, запахло паленым. Я выразительно потянула носом и медленно провела взглядом по комнате… Ревность, опасная и стервозная подхалимка эгоизма, была одной из моих основных слабостей.

— Скай!
 
Его вскрик отрезвил меня, и я, мигом взяв себя в руки, щелчком пальца потушила загоревшуюся простыню.

Давет медленно обернулся ко мне с непередаваемой смесью вины и возмущения на лице. Я с искренним недоумением вскинула брови. Это было потрясающее лицо. Никакие искусные притворства не могли соперничать с настоящими эмоциями, когда речь шла о столь яркой выразительной гримасе, как у Давета… Я так никогда не умела. Мышцы моего лица всегда двигались медленно, будто заторможенно, и редко выходили за рамки слабо выраженного удивления.
 
До встречи с Даветом, конечно, который расшевелит даже каменное лицо.

— Больше так не шути.

— Иди в задницу Андрасте, Давет! — полузабытые тревоги обернулись обидой и злостью, которые я не могла удержать, и если ревнось улизнула из меня и выплеснулась магией, то с этими эмоциями я могла справиться, просто справедливо накричав на их источник. Мои брови сошлись на переносице, и глаза уперлись в Давета, как в мишень. — Ты же знаешь, что я всегда пытаюсь помочь тебе!

— Лучше согрей меня, — ласково пропел он, которому мой гнев, кажется, только поднимал настроение.

— От переизбытка чувств могу слегка переборщить и сжечь тебя заживо, — процедила я, не без ехидства указывая на спаленный кусок простыни.

— Ладно, — то ли по привычке, то ли из-за угрозы быть согретым по примеру с простыней, но он сдался и улыбнулся, напрасно надеясь, что все мгновенно забудется, ибо я не собиралась так легко его прощать. Не в этот раз. — Давай не будем пускаться в отвлеченные рассуждения…

— Отвлеченные?! — прорычала я. — Некоторые вещи лучше делать опосредственно, конечно, но тебя не было месяц, Давет! Вместо того, чтобы написать мне хотя бы одно жалкое письмо, ты шатался по борделям!

— Нет! — поспешил успокоить меня он, вскинув руки. — Ты разожгла во мне стыд, Скай Хоук. Я же сказал, что ни разу не тронул ту девушку! И тем более не шатался по борделям! Я в такие заведения заходил-то исключительно по деловым вопросам, если след заводил.
 
Я еле сдержала усмешку. Давет до сих пор не различал подлинного гнева от наигранного, но я должна была проучить его путем легкого давления на его оголенную совесть. А о том, что я давно простила Давета, ему знать было необязательно.

— Как чудесно! Что ж, по крайней мере, ответ оказался правильным. Замечательно! — елейным голосом проговорила я, уже протягивая пальцы, чтобы удушить Давета, но вместо этого, не сдержавшись, обняла его.
 
В ответ последовал слегка затянувшийся поцелуй, и я растаяла, не в состоянии выдавить даже самую жалкую притворную злобу.
 
Что ж, перемирие было заключено. Он извинился, причем, как всегда, хорошо… Создатель, прекрасно!.. Великолепно!..
 
Его рот освободился только через некоторое время, примерное количество которого в минутах я даже не могла предположить. Я целовала его снова и снова — просто потому, что могла — в попытке наверстать все то, что мы потеряла за это слишком долгое время, вернуть все то, что у нас было отнято, — давняя мечта, осуществляющаяся прямо сейчас, в этой небольшой комнате, в его объятиях…

— Я… просто не хочу, чтобы ты держал все в себе, — восстановив дыхание, произнесла я хрипло ему в губы, закрепив свои слова ласковым поцелуем. — Если что-то тебя волнует, ты можешь со мной поделиться. Ты же знаешь.

Естесственно, я заметила, как стиснуты его зубы, как он упорно отказывается смотреть мне в глаза: в душе Давета томилось гораздо больше, чем я могла разглядеть.
 
Я и подумать не могла, что все окажется настолько серьезным…

— Эй, — не выдержав этой неопределенной тишины, я ласково взяла его лицо в свои руки, как делала всегда, когда мне становилось страшно. — Поговори со мной.

— Ты хоть представляешь, сколько грязных историй из жизни у меня остались в запасе? — жалкая попытка увести тему разговора в другое русло, отмеченная мною сразу как неконструктивная. — Ладно, ладно… Я… — начал он нерешительно, переплетя свои пальцы с немедленно отреагировавшими моими, чтобы показать, что рад моему присутствию и поддержке, хоть и не может произнести это вслух. — Мне удалось найти кое-какие записи — документы Серых Стражей восьмилетней давности с очень сомнительными данными. Эти документы принадлежали одному человеку, которому члены ордена заплатили кругленькую сумму за перевозку четырех рекрутов в Андерфелс. Строжайшая секретность этой перевозки доказала мои предположения о ее ценности. А затем оправдала все мои средства. Среди этих рекрутов оказалась одна… магесса, чья сила не знает границ.

Нельзя сказать, что Давет выглядел озабоченным, впрочем, озабоченным он не выглядел почти никогда… Переживая заново первое впечатление от осознания всей сути сказанного, он замер, перейдя на многозначительную паузу, но мне не понадобилась эта пауза, чтобы услышать в его словах кульминацию — маленькую победу, которой хотелось наслаждаться снова и снова вплоть до одержания следующей, еще большей победы. Я знала Давета и то, что он скрывал за маской приятного удивления вперемешку со слабым недоверием, но в его душе кипел комок вцепившихся друг другу в глотки эмоций, в которых он предпочитал не разбираться, опасаясь сойти с ума.
 
А с моих плеч гора свалилась, когда он сам сказал, что практически настиг того, кого искал всю жизнь… и я своими ушами услышала что-то путное.

— Разумеется, этим документам должно было быть не меньше восьми лет, иначе все было бы не так интересно, — с презрительной усмешкой бросил Давет и поджал губы, словно борясь с желанием сплюнуть и попасть кому-нибудь надоедливому в лицо. — Но гораздо интересней причина, по которой эту перевозку окружили плотным ореолом тайны. Едва ли Стражи, которых и без того очень мало, стали бы рисковать последними остатками своей репутации ради одного мага, какими бы сильным и ценным он ни был.

— Думаешь, они ее выкупили?

— Да, думаю. Когда я семь лет назад прибыл в темницу, ее там уже не было. На любезный вопрос о ее месторасположении меня гостеприимно вышвырнули вон. Но едва ли они бы стали так спокойно мириться с фактом, что магесса, способная в буквальном смысле сжечь тебе мозги на расстоянии, на свободе?
 
В комнате похолодело, или мне показалось… но то, как я вздрогнула, Давет почувствовал. Я знала, о ком шла речь, но каждый раз, когда он начинал говорить об этом, мне становилось неуютно. Меня всегда пугала неизвестность, в том числе и огромный магический потенциал. И каждый раз, представляя себе, на что способна эта его магесса, я чувствовала, как сзади ко мне тянется ледяная рука липкого ужаса, будто мне рассказывали кошмарные сказки на ночь.

Отец обучал меня магии. Я знала теорию, знала типы и возможности. Слышала о древней магии, о магии крови… Но откровенно не знала, с чем мы имели дело сейчас. Это было что-то иное, что-то, с чем никто раньше не сталкивался. Что-то, что никто не мог даже объяснить! И эта неизвестность пугала меня до дрожи. Я пыталась выяснить природу данных способностей у отца, но он сам понятия не имел, о чем идет речь. Осознание того, что Давет, сам толком не представляющий, на что идет, отчаянно хотел найти магессу, которая способна за секунду расплавить мозги самому могущественному магу крови и разорвать в клочья демона Гордыни или Страха, внушало… ужас. Хоть я и старалась этого не показывать.

— В любом случае, это она, — заключил Давет, и я услышала в его голосе стальные нотки целеустремленного и безжалостного человека, который бросил все ради этих поисков и теперь не остановится ни перед чем, чтобы взглянуть в глаза своему главному демону, — и я намерен продолжать поиски.

— Как? — спустя некоторое время спросила я. — Если документы многолетней давности — единственная зацепка, то какой от них толк?

— Кто сказал, что единственная? — загадочно улыбнулся он. — Думаешь, был бы я так уверен в своей относительной близости к цели, если бы не собрал парочку запасных подсказок? Вот буквально на днях в Бресилиане, по пути сюда, наткнулся на шайку лесных бандитов. Своего рода коллеги, хотел поздороваться…

— Что? — упаси его Создатель не отыскать для меня подходящего объяснения, ибо я превращу его в шкаф, который никогда не сдвинется с места без моего ведома.

— Просто у меня такой способ развлекаться, — попытался оправдаться он, так ехидно моргая уж неправдоподобно невинными глазками.

— Ага, и называется мазохизм!

— Да ладно, Скай, все оказалось не так плохо. Один из этих болванов подарил мне уникальную возможность познакомиться поближе с предысторией переправки рекрутов в Андерфелс.

— Обычный вор?

— Обычный вор или обычный убийца никогда не сидит на месте. В этом и заключается суть их существования. Они много скитаются по разным местам и потому многое видят. И многое могут поведать, особенно под чужим лезвием, прижатым к горлу… Мне нужна была информация. И я ее получил. Взамен он получил свою шкуру, и на том мы разошлись, разрешив наш небольшой спор взаимовыгодной следкой… Я почти нагнал ее, Скай. Восемь лет — это не тринадцать и даже не десять. Я не могу сдаться сейчас, — произнест Давет, подавшись вперед, и в его глазах буквально пылала надежда — что-то простое и давно утерянное им. — Он признался, что полчища мертвецов выгнали их с востока, где когда-то обосновался безумный маг крови.

— Да. И ты немедленно отправился к нему в логово, — сухо закончила за него я, будучи не в силах принять ответ, который прекрасно знала. — Как самый разумный и самый здравомыслящий представитель человечества!

— Скай, я столкнулся с магией крови задолго до того, как ты вообще узнала о ее существовании. И продолжал сталкиваться чуть ли не с каждым из них после того, как узнал, что параллельно переводу моей драгоценной в темницу из Круга сбежал маг крови. На грани высокой интуиции я тогда просто предположил, что эти два события могут быть связаны, и я не прогадал. Я сотни раз рисковал своей шкурой, чтобы найти этого мага, не имея при себе никакой информации!.. Так что я прекрасно знал, на что шел… ровно до того момента, как выяснил, что этим опасным магом крови оказался болтливый старик с прогрессирующим психозом, — он невежливо покрутил пальцем у виска. — Мужик переутомился, наверное, сочиняя свои бесконечные головоломки… или же моя прелестная магесса–маньяк слегка поджарила ему мозги в свое время…

— Они были знакомы?

— Да, мне удалось кое-что из него выбить. Жаль только, что переводчика с я-не-дружу-с-собственной-головой языка я не захватил. Мужик, конечно, молодец, что еще хоть что-то помнит из своей жизни, и… — он нахмурился, и я заподозрила неладное, чувствуя, что он не в первый раз задумывается о чем-то, хотя обычно предпочитал ничем не глумить свою голову, — я подозреваю, что это не с головой у него беда, хотя это, конечно, тоже, но… мне кажется, что это какая-то магия.

— Что именно? Он что-то сделал с тобой?

— Нет, успокойся. Если бы он набросился на меня и заразил бешенством, я бы это понял… Скай, разожми свои пальчики, дорогая, ты мне когтями в кожу впиваешься… Твоих следов на моей спине будет вполне достаточно… Проблема состояла в его речи. Этот старик говорил… загадками. Задавал на первый взгляд бессмысленные вопросы, перемежая их пугливыми воплями и тупым хихиканьем.

— В чем подвох? — отец рассказывал мне про магов, которые сходили с ума и разговаривали сами с собой, бормотали что-то себе под нос и даже взывали к неким темным силам, но загадки… едва ли это была магия.

— Подвох в том, что это были не просто вопросы. Он играл со мной. Все его вопросы были частью сложной головоломки. И если бы это было просто выдумкой психа, я бы не придал этому никакого значения, но этот старик прекрасно знал, о чем говорил. Он задавал мне один вопрос, на который я должен был задать свой вопрос… И так медленно и аккуратно мы с ним безо всяких эксцессов добрались до самого главного. Из сбивчивых ответов мне удалось вытащить целую историю, и надо признать, она… превзошла все мои ожидания. Я наконец-то увидел историю целиком.
 
Я кивнула в знак готовности внимать его рассказам и прижала замерзшие руки к его телу.

— Они вместе учились в Круге. До тех пор пока не начались массовые убийства. Маги и храмовники умирали один за другим. Моей идеальной убийце лучше было не перечить, но этого так никто и не понял, пока одна из учениц не обнаружила ее ночью за подозрительным колдовством. Никаких причин бить тревогу не было, пока в другой комнате не загорелась голова у одного идиота, который слишком часто распускал руки. Подозрительное совпадение, не так ли?.. Ее напоили снотворным, опасаясь за свои жизни, и ночью перенесли на ритуал Усмирения. И здесь мои данные сходятся с реальным ходом событий. Ритуал попросту не подействовал.

— Разве такое воможно? — холодок пробежал по моей спине.

Иметь дело с опасным убийцей, которого невозможно остановить… врагу не пожелаешь такого. Давет же продолжал напоминать мне последнего идиота, который бежал в сторону извергающегося вулкана с распростертыми объятиями, радостно крича: «Возьми меня заживо!», в то время как все адекватные люди бежали прочь от него. Я понимала, почему он не мог остановиться, но мне все равно было не по себе.

— Очевидно, да. Ее изолировали, и все, в том числе опытные командоры и чародеи, старались держаться подальше, не говоря уже о душевных беседах и прочей лабуде. А одиночество, как известно, может свести с ума не хуже любой магии. В конце концов, Круг принял решение отвезти ее в Эонар, куда она согласилась уйти добровольно. По крайней мере, за дверь выходила сама, а что было дальше, вряд ли кто-нибудь поведает. Так сказал этот полоумный старичок, но это еще не все… Они были любовниками. По крайней мере, этот старик так думал, хотя на самом деле моя дражайшая убийца использовала его как источник связи с Тенью. Иными словами, именно она заставила его прибегнуть к магии крови. И пользовалась им как сосудом, постоянно высасывая жизненные силы… Скай, ты не видела его! — глаза Давета горели от возбуждения. Мне вдруг пришло в голову, что Давет никогда не говорил о своих находках столь откровенно. — Ему не больше сорока лет! А выглядит он на все сто сорок!.. Она заживо пожирает его, медленно сводя с ума… И, что немаловажно для меня, до сих пор сводит. Сколько они уже знакомы, я не узнал, да и едва ли этот маг умеет считать, хотя его игра оказалась занятной. Но по его ответам, странному поведению и невнятному бормотанию нетрудно было догадаться, что она все еще вытягивает из него энергию. Вывод: она жива. И сейчас где-то бродит, как медленный вихрь воздмездия, с богатым списком потенциальных жертв.
 
Я слушала его внимательно, не перебивая, по мере того, как его подвиги и следующая за ними все новая информация, обрушивающаяся на нас как снег на голову, разрастались внутри и постепенно закручивались в бурю негодования под изысканную мелодичную тираду самых отборных ферелденских ругательств. Только уважение к Давету заставляло меня держать маску серьезности и невозмутимости. И, может, капля силы воли, ибо руки давно чесались превратить его в смирный миролюбивый шкаф.

— Проторчал час лицом к лицу с идиотом и ни разу не схватился за кинжал, — выдохнул Давет, слишком стремительно расслабляясь для человека, пропавший родной которого — слетевшая с катушек, озлобленная на весь мир одинокая сумасшедшая с магией неизвестного происхождения в своей крови — могла быть сейчас где угодно, с кем угодно и какой угодно. — Да я молодец!
 
Я заставила себя перебороть приступ страха и неуверенности. Давет всегда знал, что делать. Если он спокоен, значит, волноваться действительно не о чем. Казалось бы, он сотворил весь этот мир и знает о нем гораздо больше любого смертного — еще одна причина, почему именно Давет был моим покровителем, а не какой-то Создатель. Но я все еще не знала, что мне нужно сказать на все это.

Давет не входил в число людей, которым нужна была помощь. Он привык все делать сам. Не думаю, что он доверится мне сейчас и позволит себе хотя бы раз разделить свою тяжкую ношу. Впрочем, я не сильно расстраивалась: то, что Давет просто рассказывал мне сейчас все это, уже означало, что он безгранично доверяет мне, поскольку его поиски были его смыслом жизни, его секретом, которым он никогда ни с кем не делился.

Кроме меня.
 
Он доверял мне. Это было даже больше, чем я мечтала, и больше, чем, возможно, заслуживала. Предел моих мечтаний. На данный момент. Продолжим в том же духе, и, может быть, когда-нибудь у нас даже будет свой дом и дети…

— Оно и к лучшему, — наконец мрачно хмыкнула я. — Это все-таки было опасно, Давет… Послушай, я понимаю, почему ты так стремишься найти человека, который использует других людей как источник жизенных сил и сжигает им мозги, но… я хочу спросить, можно ли ей доверять сейчас? Она владеет опасной магией, природу которой я даже не могу объяснить!.. Пойми меня правильно, я не пытаюсь тебя отговорить, я просто хочу сказать… Едва ли она могла остаться прежней.

— А ты попробуй остаться прежней на ее месте, — пожал он плечами и отвернулся к окну. Мне показалось, что я услышала в его голосе сожаление. — Маги, которые не в силах противостоять собственным непомерным аппетитам, режут руки и впускают в себя демонов, чтобы удовлетворить свои потребности. Их обостренное чувство социальной справедливости и жажда обрести свободу постепенно перерастает в манию величия, и под властью тьмы они начинают медленно сходить с ума. А когда ты постоянно слышишь чьи-то голоса, сжигаешь людей заживо против собственной воли, изгнанная людьми и запертая в клетке наедине со всей Тенью в собственной голове… Да еще и умудряешься для поддержания собственного магического авторитета телепатически высасывать магию другого человека и так увлекаешься, что потом захлебываешься и блюешь его же собственной кровью… Извини, Скай, но мне не нужно, чтобы она осталась прежней. Я ищу ее просто потому, что хочу увидеть. Потому что так давно начал эти поиски, что давно уже забыл про все остальное. У меня есть лишь одна цель. И я уже близок… Проклятье, я никогда еще не был так близок.

— Я… — мне все равно пришлось бы смириться, — понимаю… И вот что… Насчет Эонара… — в памяти вспылили обрывки фраз Данала, увлеченно сплетничавшего обо всех событиях на свете, и я решила, что Давету может пригодиться эта информация, пусть я и не была уверена в ее достоверности. Давет — мастер по работе с информацией. Он знает, что делать. — Данал рассказывал сегодня, что где-то в районе Эонара произошел некий всплеск магии… Я собиралась сегодня спросить у отца, но резко ты изменил мои планы, и…

— Я знаю, — коротко кивнул Давет.

— Знаешь? — я уставилась на него, как храмовник на гнома–малефикара.

— Знаю, — легко повторил он. — Точнее, наблюдал своими глазами с корабля, на котором меня любезно подбросили к берегам Денерима. Надо отметить, завораживающее зрелище. Непрерывный поток неизвестной материи устремляется ввысь, в небеса, разрывая плотную пелену облаков…

— И… тебя это не волнует?

— Волнует, — согласился он все таким же ровным тоном. — Но это не она. Точнее, скорее всего, она, но… видишь ли, этот всплеск произошел на… другом уровне. Можно сказать, что ты его видишь, но на самом деле его нет. В твоем мире, по крайней мере. Я никогда не понимал природу такой магии, потому объяснить толком ничего не могу. Магия не вспыхивает на пустом месте. Должен быть оставлен отпечаток, след, память мага, который был здесь раньше, помечая место своей силой. Такой всплеск способен уничтожить все живое, но там, насколько я слышал, никто не умер. От испуга если только… Это было что-то вроде визуального обмана. Если бы это произошло на самом деле, то силы взрыва хватило бы, чтобы разорвать Завесу на мелкие кусочки. Я наблюдал в детстве такой фокус в уменьшенном формате. Ты видишь огонь, но не обжигаешься. Видишь воду, но не промокаешь. Видишь смерть, но не умираешь. Эта магия действует сразу на нескольких уровнях. Как будто ты видишь что-то сквовь стекло. Видишь, но не чувствуешь. Если это то, что мне нужно, то источник был явно где-то далеко от ветви событий, в их эпицентре. А эпицентр нужно будет найти… как-нибудь. Для меня это лишнее доказательство, что она все-таки жива, ну хотя бы частично, и развлекает массы народа в разных уголках мира одновременно… Если бы она была где-то рядом, этот неунывающий шизофреник-малефикар точно сказал бы мне. Но когда я спросил его, чувствует ли он ее присутствие, он ответил, что она слишком далеко. И никогда не была достаточно близко. Она не была в Ферелдене во время этого взрыва.

— А вдруг он лгал? Или сам не знал?

— Я могу распознать ложь, Скай, даже по запаху. Он хоть и сильный маг, но безобидный. Я расколол его игру, как орех, и ему ничего не оставалось, кроме как отвечать на мои вопросы, тем более он не в своем уме, чтобы шевелить мозгами и выдумывать гнусную ложь. Он-то и имя свое не вспомнил. Мы с этим магом попали в одну и ту же ловушку. Он говорит то, что чувствует, потому что мозги она ему разъела, и осталась лишь тонкая магическая связь.
 
Мне оставалось только кивнуть. На мгновение мой взгляд затерялся в его глазах, и я увидела отражение его души, обнаженной и измотанной. Что-то глубоко внутри удерживало его от сумасшествия, что-то, что оказалось сильнее мира, сильнее смерти и всех ее ловушек, всего внешнего пагубного влияния, всех опасностей, которые сотни, а то и тысячи раз пытались стереть моего Давета с лица земли… Я не знала, как помочь ему. Мне хотелось всегда быть рядом с ним, верной попутчицей стоять по левое плечо и укрывать его магией так долго, пока не иссякнут силы.
 
Но Давет не позволит мне. Он никогда не признается, что эти поиски, вся его жизнь, состоящая из одной лишь цели, то, как сложилась вся его несчастная жизнь, раздирает на части. Жизнь позволяла ошибаться даже самым безнадежным людям, но Давету она никогда не давала права на ошибку. Я смотрела на него, такого легкого на подъем, жизнерадостного, но то, с каким безразличием он рассказывал о своей жизни, о своих подвигах, и близко не описывало то, как тяжело ему приходилось на самом деле. Каждый шаг словно бы босиком по битому стеклу, по раскаленной земле, по пустоте, не ощущая твердой надежной поверхности под ногами! Он устал гоняться по всему свету, добывать информацию обманом и грабежом, искать на пределе своих сил, доходить до конца тропы и падать в пропасть, выбираться и начинать сначала!.. А я чувствовала себя бесполезной. Не нужно было быть проницательной, чтобы углядеть усталость в его глазах. Усталость, которая никогда не покидала его взгляда.

— Ты найдешь ее, Реми, — не зная, что сделать, чтобы помочь, я просто поддалась порыву и ласково провела ладонью по его лицу, надеясь таким жестом дать понять, что всегда буду рядом и всегда поддержу его, и неожиданной улыбкой Давет дал понять, что верит мне. — Я знаю это. Ты тот, кто совершает невозможное, точно это ничем не отличается от соревнования по поеданию яблочного пирога! — другой рукой я крепко сжала его руку, и его пальцы в знак доверия сплелись с моими. — Я люблю твои мозги. И хочу, чтобы они остались целыми… Никаких свежесваренных мозгов. Пообещай мне.
 
Он смущённо опустил взгляд куда-то сквозь себя в подвал таверны, плохо понимая, что именно от него требуют.

— Я хочу, чтобы ты всегда возвращался домой, — напористо добавила я, не сводя с него взгляда.

— Это будет проблематично, так как у меня его нет, — съязвил он мягко. — Куда домой?

Аккуратно я взяла его лицо в свои руки и, нежно проведя большими пальцами по его щетинистым грубым щекам так, словно это был нежнейший из бархатов, произнесла:

— Дом в моих руках.
 
На несколько толчков сердца в мире не осталось никого, кроме нас двоих, смотрящих друг на друга так, как никто никогда ни на кого не смотрел, в мерцающей ауре небесно-голубого сияния окружившей нас шелковым одеялом магии… Но Давет, будто опомнившись, резко отвел взгляд.

Сияние исчезло. Я попыталась заглушить внезапную боль, вызванную его действием. Он все еще боялся меня, хотя уже не так сильно. Но его отказ ранил меня.

— Скай, — надломленно протянул Давет, ласково убирая мои руки. — Я знаю, что ты имеешь в виду. Я прошел через слишком многое, чтобы мечтать. Тебе кажется, что я герой, но это не так.

— Ну, значит, ты меня все это время обманывал, стоически изображая героя в своих лучших традициях, — улыбнулась я, задержав его ладонь в моих.

— Я не герой, — серьезно повторил Давет. — Поживи с мое и ты перестанешь страдать, сжигая мосты, перестанешь считать свои шрамы и обращать внимание на изысканную коллекцию ножей в своей спине…

— Ты забыл сказать о безрассудной храбрости, бесконечном количестве пройденных дорог и одной очаровательной магессе, которая от скуки здесь чуть второй Эонар не устроила, пока дожидалась твою безответственную задницу, — я потрепала его по голове, взлохматив темные волосы, и Давет вяло сбросил руку.

— Не надо обращаться со мной как с нашкодившим ребенком, Скай, — попросил он устало, что еще больше развеселило меня, хотя веселье это все еще оставалось лихорадочным.

— Почему, если ты ведешь себя именно так?
 
Он нахмурился и в упор взглянул на меня, но подрагивающие уголки его губ, норовя приподняться вверх, говорили мне, что он не может злиться на меня долго. Кажется, вообще не может.
 
Да я и не помню такого момента, когда Давет всерьез злился в моем присутствии.

— Мне ли не знать, — пожала я плечами, легко скрывая усмешку. — У меня таких еще два дома.

Давет вздохнул, в тысячный раз принимая свое добровольное поражение перед моим стальным упрямством. Я блаженно прижалась своей щекой к его и почувствовала, как он улыбается, хотя уголки его губ не тронулись с места. Чтобы подбодрить его, я улыбнулась в ответ, радостно, весело, широко. Мои нервы кровоточили, но мне уже стало лучше. Как с ним может быть плохо? Хотя…

Просто хорошо, что мы не враги.

— Я обещаю, — услышала я его беззвучный шепот и крепче прижалась в ответ.

Спасибо. За все.
 
Я обещаю.

— Что ж… раз ты вернулся живым, близок к победе, и в мире вновь царит гармония, а моя мама вновь начнет запивать свою злобу травяными растворами… — опустив кровожадный взгляд на его губы, я подмигнула, похотливо водя рукой по его животу.
 
Мы все еще были без одежды, укутанные в одеяло, и у меня уже давно чесались руки и все остальные части тела заткнуть Давета еще на часок-другой самым безотказным способом.
 
Я охотно выслушала его. Так что теперь, когда Давет выложил все как на духу, я буду задавать этому оставшейся ночи тон.

Давет усмехнулся. Наши мысли явно совпадали, судя по разгорающемуся желанию в его взгляде.

— Как Лиандра?
 
Я не выдержала и картинно закатила глаза, с томным оханьем ударив себя по лбу с целью изобразить реакцию своей матери, когда та узнает, с кем я провела всю эту ночь и с кем проведу все последующие вплоть до очередного расставания.

Давет весело засмеялся, и я с облегчением ощутила, как спадает его напряжение.

— Ход твоих мыслей мне определенно нравится, — отсмеявшись, одной рукой Давет обвил мою талию и прижал к себе. Я охотно поддалась ему, и на его горячий поцелуй, содрогнувшись, все тело отреагировало бурей восторга. — Это значит, что ты простила меня за четырехнедельное молчание?

— Главное, чтоб Лиандра простила, — съязвила я, показывая ему язык, чем он не преминул воспользоваться.
 
Его поцелуй оказался громче любых ответных слов. Ногами я нетерпеливо стащила единственное препятствие в виде одеяла куда-то вниз, и мы отыскали друг друга снова.

Теперь мы двигались медленно, упиваясь каждым мгновением. Его руки гоняли дрожь удовольствия под кожей, и я ошеломленно осознавала, что так сильно скучала по нему, что было больно просто думать об этом. Я сжимала простыни, наслаждаясь, пока его щетина царапала мои щеки. Адреналин наполнял мою кровь, и когда Давет подался вперед, припадая к моим губам, знакомое тепло магии вспыхнуло и рассыпалось миллионами крошечных светящихся звезд, поднимая нас на край света…

Сердце замещило, но это была приятная светлая боль, словно бы зародившаяся для того, чтобы Давет унял ее, залечил все мои раны, поочередно целуя каждый шрам, каждую царапину, оставленную на моем теле тревогами и ночными кошмарами.
 
Он был бы идеальным, будь у него хотя бы капля добросовестности… Но Давет даже в постели не мог усмирить свой черный юмор, нарочно издеваясь надо мной.
 
Он все-таки не сдержался. Хорошо, что хоть после, а не до или во время…

— Напомни мне завтра о Морриган, — прохрипел он в мою шею, усмехнувшись, пока в мое затуманенное сознание с трудом просачивался смысл сказанных им слов. — Я забыл сказать, что у меня появилась еще одна зацепка, стоящая миллион любых других подсказок. Новое имя в списке пропавших, которое может привести меня к долгожданной находке.

— Морриган? — бездумно обронила я, ловя его губы. — Кто это?

— Пока не знаю, — прошептал он мне в губы, а затем, приподнявшись, заглянул мне в глаза необычайно серьезным взглядом, — но догадываюсь. Некая молодая ведьма, которая может быть очень тесно связана с моей драгоценной всемогущей лгуньей, — он сказал как отрезал, но я без труда уловила повисший в воздухе очевидный намек.
 
Мне лишь потребовалось несколько секунд, чтобы услышать его. Лицо Давета было слишком красноречивым, чтобы гадать.

— Подожди… Нет. Не может быть!.. Ты же говорил…

— Я сам так думал. Вплоть до последних дней… Она ловко обманула нас всех. Это и была часть сделки, о которой я рассказывал тебе. Проклятье нашей семьи.

Последняя новость сбила меня с толку огромной каменной плитой. Я не знала, радоваться или тревожиться, поздравлять его или утешать, потому что даже не представляла, чем именно это грозит мне, Давету и всему миру. Две такие силы, если они окажутся равны по мощи, смогут расколоть весь мир пополам, точно это ничего не стоит, и мы даже не успеем прочувствовать тот момент, когда нас не станет…

Нет.