Это было сложно — разбираться в самой себе.

Хоук сидела на ступенях перед дверью своего поместья, зажав между коленей полупустую бутылку вина. Где-то над крышами Верхнего города занимался блеклый и тусклый, совершенно бесцветный и никакой рассвет. Луна, которой ей приходилось любоваться в одиночестве — Карвер, сославшись на усталость, нетвердой походкой удалился в собственную комнату, — уже успела закатиться за них же, и время постепенно близилось к утру.
 
Она всегда знала, чего хочет — счастья для матери. Благосостояние, возвращение поместья и имени, даже женитьба — все это включалось в то, о чем мечтала Лиандра, о чем она грезила, о чем постоянно говорила. Для себя Терра не желала ничего: ей было хорошо и в Лотеринге, где приходилось ухаживать за семьей, скрывать свой дар и разносить еду в местной таверне. Когда же мать погибла, она не нашла ничего лучше, чем мстить. Неважно, кому: Квентину, ее убившему, магам крови, наемникам.

Себастьян через боль и потерю нашел свою дорогу к вере. Хоук тоже верила, но, в отличие от брата Церкви, в себя, в свое оружие и в свой дар. И, изо всех сил стараясь заполнить пустоту тем, что не сможет сделать больно, она привязалась. Заинтересованность, заинтригованность, абсолютно юношеская влюбленность… и конец. Оставшиеся чувства так глубоко вгрызлись в плоть, что отмирали вместе с кожей и мясом. Если бы Терра обладала хоть толикой таланта, отсыпанного с лишком Варрику как сказочнику, то, несомненно, назвала бы саму себя мертвецом — той тварью, что маги крови поднимали из-под земли и заставляли идти вперед, чтобы она сумела умереть снова. И снова. И снова.

Бесконечная агония.

Бессмертие.

Хоук ухмыльнулась, отпив из горла бутылки еще немного вина. Все-таки ей повезло больше: она еще могла сдохнуть как человек.

Фигуру, поднимающуюся по лестнице, Терра приметила слишком поздно для того, чтобы успеть укрыться в доме от чужих глаз. Нет, ее не интересовало мнение загульных или просто любопытных аристократов — им никто не предлагал выбора, когда рыцарь-командор назначала какую-то неблагородную, но уже известную девицу в Защитницы, — но и излишнее внимание к собственной персоне напрягало. Она ведь привыкла скрываться с детства, а о ней, будто бы насмехаясь, говорил весь город, пересказывая истории гнома из «Висельника» или придумывая свои собственные сплетни.

— Хоук.
 
На мгновение ей показалось, что неизвестная фигура свернула куда-то за угол или же скрылась в одном из соседних поместий, и потому голос, обволакивающий, низкий, раздавшийся прямо над ухом, напугал ее и заставил вздрогнуть.

— Фенрис.

Терра выдохнула это слишком облегченно и отчасти радостно. Женщина старалась себя не обманывать: вино брало свое, затуманивая разум, и она была сейчас чересчур эмоциональной и честной. И, что немаловажно, слабой.

— Я думал, что ты спишь.
— Как видишь, не совсем, — хмыкнула Хоук. — Но если тебе будет приятно, я могу притвориться.
— Ты пьяна, — заметил эльф, облокотившись о каменную стену и смотря на нее сверху вниз.
— А ты наблюдательный, — она усмехнулась, чуть приподняв бутылку и приметив, что содержимого осталось значительно меньше половины. — Но до собственной спальни я дойти сама смогу. По крайней мере пока.
 
На несколько секунд они замолчали — где-то на побережье закричали ранние птицы, чьи голоса донеслись тихим, едва различимым звуком до города, а Терра сделала еще пару глотков вина. О том, что времена их совместных с Карвером загулов давно прошли, она пожалела уже сейчас: ее слова оказались самонадеянной ложью, и все силы теперь уходили на то, чтобы не раскачиваться из стороны в сторону и не заваливаться на бок.

Это, наверное, было жалко и омерзительно — наблюдать женщину, Защитницу в таком состоянии.

— Впрочем, — тихо вздохнула она, — я могу немного подремать и тут.

Фенрис ничего не ответил; промолчал даже, когда Терра тихо потребовала, чтобы он присел рядом, и завалилась на его плечо; не сказал ни слова и спустя час, дождался, когда Хоук наконец заснет, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Она всегда так спала, разговаривая сама с собой, а Фенрис всегда пытался разобрать хоть одну фразу. Терра это знала, видела по утрам, чуть приоткрывая глаза и наблюдая за ним, сосредоточенным и собранным, уставившимся на нее, как на что-то невероятное.
 
И безумно-безумно важное.
 
В этот раз было так же. Он — мужчина, который мог бы стать, если уже не стал, самым важным — смотрел на нее, сидя на ее же пороге. Они оба чувствовали ту неосязаемую грань, что уже перешли. Хоук способна была кормить себя ложью о том, что они просто хорошо проводят время вдвоем и спят вместе, но все давно изменилось. Потому и начались ссоры из-за любых мелочей — из-за Изабеллы, из-за статуй в ее доме, из-за ее дара. И душевные терзания, мучившие Терру только по одному-единственному поводу до этого, тоже.

Хоук улыбнулась, выпрямившись и разминая шею. Потом опустила глаза, взглядом зацепившись за границы между каменными плитами, и протянула руку, в любой момент ожидая, что Фенрис дернется, отодвинется, сморщится от омерзения. Она маг, и это было главной причиной всех их разногласий. А он вцепился в ее бледную, хрупкую, холодную ладонь.

Терра видела за свою жизнь множество гармоничных пар: мать и отец, которые отлично дополняли и цеплялись друг за друга всю жизнь; Мерриль и Андерс, совершенно разные, сошедшиеся благодаря случаю. Они с Фенрисом вряд ли бы стали когда-нибудь такими: их отношения строились на противостоянии и борьбе. И вряд ли бы кто-то из них заговорил о любви. Он вместо признаний куда охотнее бы разрубал любого, кто к ней притронется, пополам, а она бы оттирала его доспехи от крови и залечивала бы раны.

— Спасибо.
— Не за что, Хоук.

Некоторым не хватало уютного домашнего очага, семейного ужина и посиделок рядом с камином с кучей маленьких детишек. Некоторые хотели горячей, всепоглощающей страсти, сводящей с ума и помогающей жить, ведущей двух людей друг к другу с разных концов земли. Фенрис и Хоук жили войной, сражаясь сразу со всем миром.
 
Это было любовью.
 
Или чем-то больше, нежели любовь.




Хоук чувствовала, когда приходило время вернуться. И прекрасно понимала, когда приходило время уйти. Мир, нуждавшийся когда-то очень давно в ней, ее амбициях и ее упрямстве, давно изменился. Те, кто родился намного позже нее, теперь не помышляли о жизни без магии. Все стало проще и опаснее. А Терра — сварливее и старее.
 
Еще она знала, когда приходило время умирать. Ее дети уже достаточно выросли, чтобы прожить самостоятельно: старшие мальчишки обосновались где-то в Неварре, забрав с собой свою сестру, близняшку младшего брата, оставшегося в Денериме при дворе целителем. А Фенрис, прошедший рядом весь путь, ставший ей ближе всех, кого только можно представить, уже медленно умирал, ослабевая с каждым днем. Он держался при ней гордо, задирал голову — раньше, когда они еще были молоды, он так не делал, привыкнув горбиться, — но сложно скрыть от того, с кем спишь в одной постели, что ночами тебя мучают приступы кашля с кровью.

Карвер же отправлялся на Глубинные тропы. В свой последний раз.
 
И Хоук не хотелось погибать последней.

— Ты меня не остановишь, братишка, — улыбнулась она, чересчур беззаботно скидывая походный мешок со своих плеч. — Нас не остановишь.

Фенрис утвердительно кивнул в ответ. Со временем они научились обсуждать собственные решения, а не поступать так, как вздумается; научились соглашаться.

— Это я понял уже давно. Только не думай, что я одобряю твое решение.
— Естественно. Ты глас моей совести и здравого смысла. Который я никогда не слушала.
 
Они сидели в углу таверны «Лев и корона» в Амарантайне, тихо переговариваясь и распивая самый дорогой эль. Каждый — в свой последний раз.
 
В детстве Терра мечтала о… честно говоря, она не помнила, чего хотела больше всего, засыпая в Лотеринге или какой-нибудь другой деревеньке Ферелдена. Наверное, семью. Или любви, как любой подросшей девочке. Но — женщина была уверена — уж точно не погибнуть в бою. Теперь это казалось хорошей идеей. И хорошим концом.

Когда на голове становится больше седых волос, чем обычных, любой человек становится немного сумасшедшим. Малкольм, ее отец, например, начал мастерить магические посохи, и только Создатель ведал, кому он их умудрялся продавать, не привлекая к своей семье ненужного внимания храмовников. А Хоук… ей просто захотелось спокойствия. И нежелание чувствовать всепоглощающее одиночество, как после смерти матери или трагической гибели Мерриль, перевесило все мыслимые и немыслимые доводы и слова.

Только уже в комнате она расслабилась по-настоящему. Карвер хотел попрощаться со своей семьей — с женой, детьми и даже одним внуком. А она хотела попрощаться с Фенрисом и потому прижималась к его груди так сильно, как только могла.

— Знаешь… — прошептал он, уткнувшись своим носом в ее поседевшую макушку. — А ты все равно Злюка.
— Как будто ты нет, — пробурчала она в ответ. — У нас была хорошая жизнь. Даже несмотря на то, что все меня так называли.

Мужчина улыбнулся, сипло кашлянув.

— Все будет хорошо.
— Обязательно, — хмыкнула Терра. — Где-нибудь.