Солнце Вольной Марки палит нещадно круглый год: даже зимой оно слепит глаза, пробираясь сквозь ткань, хотя и нисколько не греет.
Бетани зябко ежится и пытается спрятать замерзшие руки в одежде, заворачиваясь в бесчисленные платки, словно гусеница в свой кокон.
В Ферелдене зимы не такие. Когда они жили в Лотеринге, еще осенью выпадало много снега, и только после наступали холода, пробирающие до костей. Здесь же, в Марке, точно между Ансбургом и Киркволлом, мороз, кажется, прожигает кожу вместе с солнечными лучами до мяса, и снег если идет, то мелкой, сухой и холодной крошкой, будто белая каменная пыль сыпется в изобилии с небес.

Бетани ненавидит дальние и долгие путешествия, особенно те, где есть риск встретить собственного брата. Она понимает, что это неверно, неправильно — ненавидеть его, обижаться на него за то, что произошло, но по-другому не получается: слишком она привыкла к тому, что он ее всегда защищал, всегда заступался, всегда загораживал от опасности, даже если страдал сам.
Вот только брат выбрался с Глубинных троп состоятельным человеком, а Бетани — девчонкой со скверной в крови, вскоре ставшей Серым Стражем.

Бетани холодно, а до ансбургской крепости еще день пути, и поэтому они останавливаются в какой-то полуразоренной деревне, где нет даже кабака или таверны — спать приходится в сарае, полном сена, прижавшись друг к другу, чтобы не замерзнуть окончательно, прихлебывая крепкий эль из дорожных фляжек. От ночных заморозков не спасают даже одеяла, старые, но надежные, выданные сердобольными хозяевами: Бетани уже не чувствует толком свои руки и очень жалеет, что здесь нельзя развести костер. Впрочем, тепловой бальзам умереть никому от переохлаждения не даст, так что не о чем беспокоиться, но уютнее от этой мысли не становится.

— Эй, путники, — окликает их под скрип двери жена фермера, закутавшаяся в подбитый мехом плащ мужа и переступающая в нетерпении с одной ноги на другую, — к нам забрел еще один неприкаянный. Потеснитесь?

Бетани только сильнее сжимается. Она точно не понимает, спрашивает ли женщина у них разрешения или просто говорит, но, кажется, глава их отряда согласно хмыкает, и все чуть двигаются, лишь еще ближе прижимаясь друг к другу.
Теплее от этого не становится, только теснее, и теперь она не чувствует левую ногу от того, что на нее сосед положил свою голову.
Бетани лежит с самого края, ближе всех к двери.
«Мы все Стражи, — сказал кто-то, — и все равны, поэтому будем тянуть соломинку». Соломы в сарае было хоть ешь, и короткую вытянула именно Бетани.

Через какое-то время дверь снова скрипит, впуская новые порывы холодного ветра и, видимо, того самого неприкаянного. Бетани поднимает глаза, но толком не может ничего рассмотреть: мужчина, закутавшийся в одежду, как и они, и все. Ничего особенного.
— Красавица не будет против, если я пристроюсь рядом? — спрашивает он, отвешивая полушутя короткий поклон.
Бетани что-то одобрительно бормочет в платки и все равно непроизвольно сжимается: ей неудобно, стыдно, хотя походы давно должны были бы приучить ее ко всему.
— Зевран Араннай, красавица, — представляется он и ложится рядом.
И вмиг оказывается очень близко, и даже зачем-то касается губами ее холодной щеки, и Бетани становится где-то внутри почти жарко от смущения. Она ничего не говорит и просто закрывает глаза. У нее все же получается согреться, после чего сон набрасывается резким и быстрым зверем.


Ансбургская крепость напоминает Бетани не самую лучшую пародию на дворец наместника в Киркволле — не хватает только шпиля, вместо которого имеется что-то вроде смотровой-сторожевой площадки. Ночами наверху жутко холодно, и обычно провинившиеся Стражи вне очереди дежурят именно там. Впрочем, иногда — если у командора хорошее настроение — им выдают шерстяные одеяла.

Бетани сегодня одеяла не достается — командор рвет и мечет: из очередного патруля вернулись не все, и ровно треть оставшиеся не покалеченными герои принесли в крепость на себе — зато достается ночное дежурство. Как ей кажется, просто так. «За невнимательность на тренировках рекрутов», — говорит командор, взглядом провожая тех, кого пришлось отправить к целителю после неудавшегося заклинания каменного кулака, слетевшего с ее рук.

Бетани понадежнее закутывается в подбитый мехом плащ и присаживается на парапет — следить и, если что-то случится, бить тревогу. Естественно, ничего не случается: в крепость уже давно не лезут наглые разбойники, зная, что среди Стражей полно таких же, как они сами, — сумасшедших и беспринципных.
 
Уже занимается слабый рассвет — не ярко-розовый, но серо-белый — когда где-то на горизонте показываются два всадника. Поднимается ожидаемая неразбериха около ворот: перекрикиваются стражники, самого младшего мальчугана-посыльного отправляют к командору, слышится сонная ругань и слабый топот копыт лошадей, переступающих с одной ноги на другую.

Бетани думает о том, что еще пара часов, и можно будет уйти в теплую спальню, пусть не личную, зато с мягкой кроватью и занавесками на окне, которые она обязательно задвинет, когда встанет солнце.
 
Ее отзывают значительно раньше: с шумом и одышкой на площадку влетает мальчуган-посыльный и говорит, что скоро придет другой провинившийся, а она может идти. И Бетани идет — довольная, сонно-счастливая и совершенно усталая. Сил хватает лишь на то, чтобы не врезаться в парадные доспехи, выставленные в коридоре, да в тех, кто слишком рано проснулся.

— Эй, красавица! — окликают ее уже около спальни.
Бетани непонимающе оглядывается — может, показалось или послышалось — но у одной из соседних дверей стоят двое: Натаниэль Хоу, высокий, статный, сын опального эрла из Ферелдена, которого не так давно перевели сюда, в Ансбург, из Амарантайна, и он до сих пор не устает рассказывать о том своем командоре, Карон из Орлея, и о том, как она до сих пор жалуется на неудобную обувь и суровый климат, и смутно знакомый эльф, улыбающийся ей до приятного открыто и даже радостно.
Бетани честно хочет ответить тем же, но вместо этого она лишь учтиво кивает и пытается не зевнуть.
— Доброе утро, — отзывается она.
— Доброе, красавица, — еще шире улыбается эльф, а после шутливо хмурит загорелое лицо, обиженно сводит брови к переносице. — Не помнишь меня? Зевран Араннай.
Он подходит к ней, и Бетани заливается краской, будто бы они виделись не лишь единожды и просто спали рядом на сеновале, а нечто большее.
— Кажется, все девушки смущаются при одном твоем виде, Зевран, — хмыкает Натаниэль.

Араннай в ответ только усмехается и целует ее ладонь, а потом — запястье. Бетани мечтает сбежать или провалиться под землю от смущения. Ей и раньше оказывали внимание мужчины, но обычно это были прямые и зачастую оскорбляющие комплименты, которые она не принимала. В этот же раз все иначе: каждое слово наполнено полутонами, полунамеками и ничем, что можно растолковать однозначно. С одной стороны, это вежливость. С другой — заигрывание.
И потому Бетани сбегает и засыпает, стоит ей лишь коснуться головой подушки.
 
Ее будит уже вечером стук в дверь — и Зевран с бутылкой антиванского вина в руках.


Зевран задерживается в крепости уже неделю, и Бетани привыкает к навязчивому, громкому, но приятному вниманию и странным насмешливо-несерьезным взглядам. Они сидят вместе каждый вечер — вдвоем или с кем-нибудь, и иногда к ним присоединяется Натаниэль или еще кто-то — в обеденном зале, и, расходясь под утро (она нередко засыпает прямо за столом, положив голову на руки или Зеврану на плечо), он провожает ее до спальни.

Сегодня вино разливается приятным успокаивающим теплом по всему телу, унимает легкую боль от ссадин, синяков и царапин, полученных днем на тренировках со Стражами и рекрутами. Бетани чуть сонно улыбается и честно старается слушать Зеврана — он говорит что-то о драконлингах, пауках и Глубинных тропах, и даже Хоу не может сдержать смешок — но ее мысли витают слишком далеко.
 
Она думает, что Зевран очень красив и что сам прекрасно это понимает, и эта внезапная мысль заставляет Бетани густо покраснеть.
Она думает, что Зевран умен, и быстро отворачивается, когда он на нее, все еще смущенную, переводит взгляд.
Она знает, что именно из-за него у нее сердце стучит в висках, но сразу списывает это на выпитое вино.

Через час из зала уходит Натаниэль, через два они остаются одни (уже без бутылки обычного ансбургского, зато с парочкой сухарей и несколькими ломтиками сыра), через два с половиной — Зевран уже стоит рядом с Бетани у ее двери.
— Мне кажется, у тебя болит спина, — говорит он. — Как насчет массажа?

Бетани кивает: спину действительно жутко ломит после тренировок и неудобной позы, в которой она умудрилась просидеть несколько часов, и входит в спальню первой. Ее пробивает жар, когда Зевран начинает уверенно разминать ей плечи. «Милосердная Андрасте, только бы я не наделала ошибок. Пожалуйста», — думает Бетани, расслабляясь. Ей нравится то, как он нежно касается кожи, и по ней будто бы пробегают электрические заряды; нравится, что она чувствует при этом — будто бы внутри поднимается целая волна.

«Лишь бы не ошибиться», — бьется упорно мысль.

Когда Бетани оборачивается, мыслей в ее голове уже нет, только глухое упрямство, которое когда-то было присуще отцу и Карверу (да и брату тоже), а теперь и ей. Она первая целует Зеврана, смешно и неловко сталкиваясь своим носом с его, и обвивает его шею руками. У него сухие, узкие губы, а на вкус он словно сладкие яблоки. На какое-то мгновение у Бетани даже перехватывает дыхание от происходящего.
И в этот момент Зевран обнимает ее.

Наверное, будь она в сказке, все случилось бы совсем иначе. Для начала в сказках нет вина, от которого кружится голова. Впрочем, там наверняка нет и таких красивых мужчин.
 
Все это проносится в голове за считанные секунды и исчезает. Потому что все это неважно.

Поэтому на пол летит одежда (мантия Бетани чуть слышно трещит по швам, а от рубахи Зеврана наполовину открывается ворот), и ее губы неизменно находят его.
 
Она просыпается слишком рано — на улице еще темно — и чувствует только непривычное тепло, несмотря на приоткрытое окно и гуляющий по комнате сквозняк. Ощущения неправильности происходящего — произошедшего — нет, разве что удовлетворение и… счастье? Бетани неважно, сколько оно продлится — секунду, минуту? — ее уже греет то, что оно было.
 
Они лежат рядом, может быть, неудобно, но так, что сложно выпутаться.
И Бетани понимает, что то самое чувство поднимающейся внутри волны никуда не уходит, просто замирает на пике и балансирует, отчего сердце бьется быстро-быстро.
 
Она закрывает глаза, снова проваливаясь в сон, а Зевран нежно целует ее в висок.

 
В шестнадцать лет Бетани думала, что отношения на расстоянии безумно романтичны и загадочны: ты днями ждешь писем, а потом ночи напролет придумываешь, что ответить, о чем рассказать, ведь на языке крутится так много всего, но мысли от этого не складываются покорнее в осмысленные и связанные между собой фразы.

Теперь ей не кажется это таким легким — скорее, тяготящим, но безумно желанным. Бетани даже толком сказать не может, существуют ли эти отношения или хоть что-то. Она просто ждет писем — со страхом, что что-то изменится или случится нечто ужасное, и с нетерпением, предвкушением. У нее лучше выходит писать о себе, чем говорить, и потому такой способ узнать, привыкнуть друг к другу ей нравится больше.

Зевран всегда начинает свои письма с легкомысленного: «Здравствуй, красавица», а после рассказывает о странах, где бывал. Бетани порою кажется, что он вообще не останавливается, да и не остановится никогда. По сравнению с его жизнью собственная видится ей скучной и однообразной, распланированной на месяцы и года вперед. После каждого письма она мечтает о далеких странах, об Антиве или Ривейне, Андерфелсе с его выжженной землей или возведенной из камня Неварре — уж точно не о Вольной Марке — и только потом отвечает, пытаясь выцедить из бытности Серого Стража хоть что-то интересное или хотя бы забавное.

Зевран рассказывает в письмах о своем детстве и юности, проведенных в борделе и у Воронов, о годах обучения и первых заданиях; упоминает о Героине Ферелдена Амелл, погибшей, спасая свою страну. Бетани не спрашивает, какие отношения их связывали — ей просто так спокойнее — но знает, что в первую или во вторую встречу она заинтересовала Зеврана именно внешним сходством с ней. «Но ты мне нравишься куда больше», — тут же заявил он в следующей фразе.
 
И она, как и в шестнадцать, верит, потому что ничего другого ей не остается. Да и не хочется.

Бетани пишет ему о Лотеринге, о вечных бегах из деревни в деревню до этого, о начале Мора, о смерти Карвера; рассказывает, как бы между прочим, о Защитнике (она все еще жутко обижена, но ей все равно сложно искренне злиться на родного брата) и о друзьях, которые остались в Киркволле.
 
И они намеренно не касаются произошедшего и происходящего между ними в письмах, просто обходя эту тему стороной.

Иногда Зевран снова заглядывает в Ансбург — очень редко — если дорога сама ложится под ноги в вечных бегах от Воронов, и это происходит снова. В конце концов, Бетани уже давно не шестнадцать, чтобы бояться близости с кем-то, и чтобы к ней подтолкнуть, ей не всегда нужен какой-нибудь логичный предлог. «Он здесь, здесь, со мной!» — кричит все внутри, и Бетани этого достаточно для того, чтобы почувствовать себя счастливой, будто бы она после долгого пути все-таки поднялась на самую высокую точку мира.

Когда приходит последнее письмо — тогда оно еще только очередное, но долгожданное — Бетани возвращается из патруля и довольно бодрая после зелья из эльфийского корня, приправленного перцем, пытается отчистить от кожаных вставок на мантии затвердевшую слизь проклятых пауков и въевшуюся кровь порождений тьмы. Она подрывается с места, быстро открывает его и внимательно вчитывается в скачущие строчки.

«Я буду ждать тебя в солнечной Антиве, красавица, — пишет Зевран, и ей кажется, что теперь все хорошо. — У нового грандмастера Воронов всегда найдется поцелуй специально для тебя».

Бетани уезжает из ансбургской крепости глубокой ночью, наскоро собрав вещи, потому что она чувствует, что так правильно. И потому что ни долг, ни привязанность ее здесь не держат.


В Антиве жарко и солнечно, а дождливые дни Бетани просто не запоминает — ни к чему это, если хочешь жить в вечном лете. Ночью в Антиве ярко сияет луна, а на главной площади неизменно распевают баллады нищие менестрели, надеясь получить парочку серебрушек за старания. «Трупы из домов тоже выносят ночью, — как-то пошутил Зевран, — чтобы хотя бы поддержать иллюзию вечного праздника».

Бетани нравится то, что происходит в Антиве, то, что она может видеть. Костры, что жгут дети и бродяги около моря и в тупиковых улочках; смешные или довольно жуткие истории, которые передаются от одного другому — знакомыми в кабаках, служанками в тавернах, болтливыми женщинами на рынках; атмосфера деланного спокойствия, царящая буквально повсюду.

Бетани нравится расслабляться и отдыхать, и не замечать очевидных вещей, и Антива дает ей такой шанс — пусть на короткое время, но дает. Здесь, во всяком случае, нет долга ордена, порождений тьмы и ежемесячных патрулей, большая часть которых — преследование обнаглевших разбойников и бессмысленное лазание по скалам.

А еще в Антиве есть Зевран — свободный Араннай, который всегда к ее услугам и не занят тем, что скрывается от Антиванских Воронов. «Я сам — Вороны», — посмеялся он, если бы об этом зашел разговор.

На самом деле — Бетани это отчетливо понимает — в детстве она мечтала явно не об этом. Ее принцем был обязательно рыцарь в сияющих доспехах, бледный и изнеможенный дальними дорогами, который сражался только за даму сердца и за справедливость. В реальности за себя Бетани может постоять сама: время берет свое, и она уже больше не смущается мужчин в тавернах, а сразу же больно бьет по рукам, если они их распускают, а принц занимается заказными убийствами и блещет ехидной улыбкой во все стороны. И никогда не устает.

Но — самое главное — ее абсолютно все устраивает: и жестокая жизнь, и солнечная Антива, и сады огромного поместья, в котором Зевран держит ее, словно птицу в клетке, будто боится, что упорхнет — снова — и не вернется. Бетани, конечно, знает, что вернулась бы — всенепременно, с радостью и как можно скорее — но орден на это смотрит как-то иначе, поэтому несколько месяцев превращаются в полгода, а потом и в год, и в несколько лет.

Она стоит около двери в сад и думает, зачем Зеврану вообще понадобилась такая роскошь. Бетани не знает ничего о том, как нужно действовать наемникам — тот год работы с братом на контрабандистов она не считает, потому что ей самой они до сих пор напоминают больше самоубийц, врывающихся в дома, а не действующих тихо и скрытно убийц или воров — но сейчас может с легкостью сказать, что такое поместье охранять слишком сложно. Неоправданно сложно.

А в саду — зеленые деревья, клумбы с цветами и скамейки, на одной из которых сидит Зевран, чересчур внимательно рассматривая спелое яблоко с рынка.
— Бездельничаешь? — улыбаясь, спрашивает Бетани.
Зевран только кивает и чуть отодвигается, освобождая место.
— Не думала, — он на секунду замолкает, откусывая от яблока, и продолжает уже с набитым ртом, — остаться, красавица?
Бетани, естественно, ни слова не понимает, кроме того, что жизнь явно научила Аранная всему, кроме манер. Ему приходится повторить еще пару раз (и каждый раз он снова кусает яблоко), прежде чем она все-таки разбирает слова.
И Бетани улыбается.
— Если ты только начнешь меня выпускать отсюда. Хотя бы на рынок.
Она не говорит, что ушла (сбежала) из ордена, уже точно зная: не вернется. Да и Зеврану это знать необязательно. Он просто улыбается и снова целует ее в щеку — как в первый раз — и его губы, сухие и горячие, кажутся Бетани самыми нежными.