Идти в темноте верхний не мог: с его посоха постоянно лился мягкий голубой свет, расписывая гроты призрачными тенями. Эмиссар скользил впереди, вслушиваясь в чужое рваное дыхание, и гадал, успеет ли он уклониться, если ему в спину ударит струя пламени.
Наверное, не успеет.
Но порождения тьмы живучи — совсем не так, как верхние. По их венам течет скверна, скверна — это их жизнь, она затягивает даже смертельные раны. Надо только отлежаться в темном углу, забыться в песне, и уже совсем скоро сила вернется.
Несущие сталь знают об этом. И никогда не оставляют за собой раненых.
Только мертвых.

— Куда мы идем? — хрипло, на выдохе спросил мужчина. Закашлялся, судорожно вытер выступившую на губах кровь.
Алая. Не черная — алая.
— Тейг, — ответил гарлок. Замешкался, не зная, как лучше объяснить. — Дом. Убежище. Там «братья»… Но они не тронут.
Он уже передал им свой приказ. Песня возмущенно-негодующе вскрикнула, взметнулась и опала, сраженная стальной волей. В музыке звучало предостережение об опасности, но он только отрицательно качнул головой.
Так долго ждать. Сейчас стоило пойти на риск.
— Стой…
Он послушно замер, обернулся и чуть прищурился, наблюдая, как человек обессиленно прислонился к горячей стене, пытаясь отдышаться. Они шли медленно — недопустимо медленно для любого из «братьев», но верхние — не «братья», они не привыкли скользить по подземным тропам часами и даже днями…
— Свет, — он кивнул на посох. — Берет силу. Убери, будет легче.
Верхний слабо фыркнул.
— Я не умею видеть в темноте, гарлок… Погоди… Ты сказал, там будут «братья»? Ты имеешь в виду… порождения тьмы? Такие, как ты?
Песня звучала где-то на задворках сознания.
— Порождения тьмы… Да, так вы называете нас, — он мельком обернулся, врожденным чутьем определяя расстояние. — «Братья». Но не как я.
Настороженность-подозрительность почти осязаема.
А здесь, в узком проходе, он даже не успеет уклониться.
— Не как ты? — медленно повторил мужчина. Сощурился, и понимание мелькнуло тенью в усталом, но все еще остром взгляде. — Я еще не встречал тебе подобных. Мы… Считалось, что порождения тьмы не владеют речью…
Не отвести взгляда оказалось неожиданно сложно.
Смущение?
— Я учился… у таких, как ты. Людей, сверху, — он замолчал на мгновение, пытаясь понять реакцию, но, так и не дождавшись ответа, продолжил: — Слушал. Запоминал. Другие «братья» не умеют говорить, как вы. Они говорят… песней.
В темных глазах искрой сверкнуло удивление. И любопытство.
Эмиссар мысленно кивнул себе. Правильно. Так и должно быть. Только желание узнать больше сможет удержать странного верхнего от нападения. А человек должен выжить, он может столько рассказать.
Научить.
Дать ответы.
Верхний с усилием оторвался от стены, пошатнулся, но все же устоял на ногах. Упрямо вскинул голову.
— Идем.
Он не стал переспрашивать, тенью скользнул дальше. Но проходя первым по полутемным коридорам, в мерцающем свете посоха, слыша позади неуверенные шаги чужака, он больше не опасался получить удар в спину.

«Братья» не отреагировали, когда они вынырнули из переходов-гротов на обозрение тейгу. Песня уже сообщила им все, что требовалось, раздала приказы и перевела внимание на более насущные проблемы. Врагов не было поблизости, опасность миновала, но поиск пищи всегда оставался основным.
И это было намного важнее, чем верхний, лихорадочно оглядывающийся по сторонам и сжавший посох так, что побелели костяшки пальцев.
— Как их много… — словно в полузабытьи пробормотал он, провожая остекленевшим взглядом очередной отряд генлоков. Чуть вздрогнул, когда вожак вздернул верхнюю губу и довольно зашипел, привлекая внимание «братьев» к очередной ценной находке. — Почему они… Почему они не нападают на меня?
Эмиссар слегка наклонил голову, наблюдая за человеком.
Подозрение. Отвращение. Страх.
Нет, неправильно… надо успокоить.
Как?
— Я запретил, — не совсем верное объяснение, но он действительно не представлял, как можно растолковать чужаку суть песни. — Будут слушаться. Драться нет нужды. И потом ты… пахнешь иначе. Похоже.
И он не мог ожидать, никак не мог предположить, что в ответ на эту фразу в темных глазах мужчины полыхнет такая ярость, такая неприкрытая ненависть, что даже ему захотелось отступить подальше.
Все-таки он еще слишком плохо знает людей.
Что он сделал не так?
— Похоже, — сквозь зубы процедил верхний. — Виверн задери!
И вдруг рассмеялся — сухо, тяжело и горько, рывком опустил посох, гася уже ненужный свет. Здесь, в тейге вполне хватало тусклого излучения оставшихся кристаллов.
Эмиссар осторожно шагнул ближе к бессильно осевшему на обломок колонны мужчине. И в который раз удивился тому, как быстро тот израсходовал разделенную на двоих силу. Неужели для того, чтобы затянуть раны, потребовалось столько?
Но проводить слияние еще раз слишком рискованно.
Верхний чересчур непредсказуем.
— Я не хотел… оскорбить.
— Вежливый гарлок, с ума сойти, — криво фыркнул человек. — Наверное, у меня уже начинается бред… Демон знает, как действует эта скверна.
Он промолчал. Лучше молчать, чтобы не вызвать новую вспышку ярости-гнева, — верное правило, никогда не подводит. Тем более он действительно не понял, что именно в его словах стало причиной…
— Мне надо отдохнуть, — в голосе верхнего сквозило отстраненное безразличие. Интонации немного напоминали песню — отдельные ее ноты, когда некоторые «братья» сдавались смерти, у которых больше не оставалось сил и воли выгрызать жизнь.
Неправильно. Так не должно быть.
Он же помог? Разделил силу. Человеку должно хватить на то, чтобы заживить раны. Он не должен умирать.
Может, у верхних все иначе?
— Идем, — эмиссар кивнул на здание гномьих архивов, коротко прикинув, сможет ли чужак дойти самостоятельно. — Там нет «братьев». Силы вернутся.
В темных глазах на миг полыхнуло пламя.
И вновь скрылось за пеленой безразличия.

Песня настойчиво задавала вопрос о еде, живой, доступной пище, но здесь он был непреклонен. Может быть, случись это в другое время, он бы не сумел удержать контроль. Но не сейчас: сейчас «братья» вполне могут обойтись.
Верхние, кажется, вообще не ели «живое» мясо.
До указанного места чужак все-таки дошел и тут же мешком свалился на груду шкур, то ли потеряв сознание, то ли провалившись в сон. Гарлок осторожно вслушался в судорожное рваное дыхание и, качнув головой, задумался.
Он не умел исцелять других так, как это делали верхние.
Скверна все должна была сделать сама.
Он мог только ждать.
 
Он ощутил, что верхний проснулся, по едва слышному вздоху. Ощутил, но остался на месте, не желая провоцировать. После глубокого сна сознание — что у людей, что у «братьев» — всегда затуманено, остаются только рефлексы.
Было бы слишком глупо так оборвать начатое.
— Тебе уже легче.
Утверждение, но сейчас он сам чувствовал, что это правда. А может быть, ему просто так казалось, потому что знакомый приторно-горький запах словно бы усилился за прошедшие двенадцать часов?
Человек отрешенно взглянул на свои ладони. Поморщился и усмехнулся.
— Легче.
Несколько мгновений они молчали, рассматривая один другого; взгляд мужчины был тяжелым и острым и словно бы вспарывал лезвием.
Смотреть другому в глаза — другому, который понимает — оказалось сложно.
Он не выдержал, чуть отступил в тень.
— Зачем ты пришел сюда? Почему один?
Сухая усмешка растянула губы.
— Убивать, — рука верхнего мимолетным движением легла на посох, пальцы сжали резное древко. — Убивать вас. Как можно больше. Пока сам не сдохну. Хватило, или пояснить?
Чужая сила дрожала в напряжении.
Опасно.
Слишком опасно.
— Не понимаю, — он все же не удержался, чуть подался вперед. — Зачем умирать?
Верхний поднялся — рывком, и багровая сила вскипела в венах, стремясь вырваться на волю, опередить удар. Выживает только тот, кто набросится первым, — таков непреложный и вечный закон.
Воля усмиряет тьму. Рано.
В конце концов, пока что он еще жив.
— Не понимаешь, — процедил человек. — Не понимаешь. Ты же чуешь, тварь. И остальные твои «братья» чуют тоже. Поэтому и не нападают. Зачем же нападать на сородича? Тем более когда он сам скоро сдохнет от вашей скверны!
Он все равно не понимал.
— Объясни, — просьба. И он только понадеялся на то, что верхний не сочтет это очередным оскорблением.
В чужом взгляде плескалось безумие напополам с усталостью. Оставалось ждать, что же все-таки перевесит.
Усталость.
Смена произошла неожиданно, словно внутри что-то треснуло, сломалось, и вся злая ненависть ушла, испарилась, как воздух из лопнувшего пузыря. Человек судорожно выдохнул, отвернулся к стене, запрокинув голову.
— Мы разные, гарлок. Полярно противоположные, демон задери. У нас жизнью считается кровь, у вас — скверна. И их нельзя смешивать, ни в коем случае нельзя. Скверна, она как яд, одних убивает сразу, других чуть дольше. Мне вот повезло тридцать два года протянуть, — он чуть скривил губы. — Другим бывает намного меньше.
Скверна.
Кровь и скверна. Вот почему запах был так похож.
 
Он шагнул ближе, осторожно наклонился к бледной шее, к артерии, где острее всего ощущался жизненный ток. Мысленно порадовался тому, что человек уже не хватается за посох при каждом движении.
Что-то в его рассуждениях было неверно.
Он мог понять.
— Нет, — он качнул головой, вновь заставляя себя встретиться взглядом с верхним. — Ты не умираешь. Ты меняешься. Это не конец.
— Не конец? — человек чуть наклонился вперед, губы вздернулись в почти зверином оскале. По правой щеке уже ползли темные пятна скверны. — Я постоянно слышу ее, эту вашу проклятую музыку, она сводит с ума! Что мне мешает сейчас убить тебя и еще пару десятков твоих сородичей и наконец закончить все это?!
Верхний и взаправду был на это способен. Он чувствовал это особенно отчетливо. Одно только слово могло толкнуть его за грань.
Что он мог сказать?
Как убедить того, кто решил умереть?
— Здесь ты можешь узнать больше, — негромко произнес эмиссар. — Я могу научить тебя понимать, что значит песня. Разве тебе… не любопытно?
Он мог взывать только к тому, что было смыслом для него самого.
Отказаться от новых знаний — невозможно. Немыслимо.
Неужели верхние и здесь не такие?
Человек смотрел на него долго, так долго, что гарлок вновь отвел взгляд. И только чуть вздрогнул, когда слабо передернул плечами, а чужая сила, вот-вот готовая сорваться в смертоносный вихрь, рассеялась без следа.
— Меня зовут Тирол.