Гранитные колонны величаво вздымались со всех сторон — даже обглоданные временем, они не утратили былой красоты. Кое-где были вставлены хрупкие кристаллы, источавшие легкий лазурный свет. Конечно, это не могло заменить звездного неба.
Но все же создавало какую-то иллюзию его.
Эмиссар сам привел «братьев» сюда, в заброшенный, разграбленный тейг несколько дней назад. Привычка — даже теперь он все еще продолжал отсчитывать время выученным от людей способом: делением на дни и ночи. Внутреннему чутью не надо было видеть восходы, он и так всегда знал, сколько прошло часов. Разве что теперь это стало более… человечным.
Он встряхнул головой, прогоняя память. То, что верхние напали на него, было ошибкой — его ошибкой, в этом не было сомнений. Он должен был действовать более осторожно, ведь даже чтобы закалить клинок, требуется терпение и время.
Он слишком поспешил.
Другой раз будет успешней. Он все учтет.
 
В полуразвалившихся домах сновали порождения тьмы, отыскивая то, что можно было бы приспособить, — пищу или оружие. Настоящие клинки гномьей работы были редкостью, но с ними легко было справиться даже с несущими сталь. Поэтому песня ставила это прерогативой, а эмиссар на сей раз не стал возражать. У него было достаточно своих дел.
Он хотел бы уйти дальше, вглубь — там тоже может быть немало интересного, но здесь удача его подвела: единственный мост через реку лавы оказался обрушенным. Интуиция скреблась о возможной опасности; в случае чего из тейга оставался только один выход. Если врагам удалось бы его перекрыть, «братья» и он сам оказались бы обречены.
Надо было восстановить мост, но он не знал, как.
Верхние наверняка бы справились…
Но он не был верхним.

Плащ чуть хлестнул по ногам; эмиссар развернулся и направился в верхнюю часть тейга. Там было одно из немногих уцелевших зданий — строгое, без лишних украшений и изысков, словно высеченное в самом сердце скалы.
«Братья» не нашли здесь ничего интересного, и ему это было только на руку. Внутри таилась загадка — манящая тайна, над которой уже несколько дней бился его разум. Вновь и вновь терпя поражение.
Архивы. Гномья библиотека.
Десятки, сотни книг. Он знал эти слова: люди пару раз упоминали о подземных сокровищах. Однако то, что они называли сокровищами, — изредка попадавшиеся кругляши из желтого металла, его не интересовало. Будь у него возможность, он променял бы все это на одно отчаянно недоступное знание.
Книги.
Что в них было написано, какие тайны, какие истины? Он догадался после первого изучения закорючек на сухих, истлевших пергаментах, что таким способом верхние сохраняли свою речь, оставляли свои мысли для потомков, чтобы те могли продолжить их дело.
Он восхищался ими. Восхищался подобным изобретением.
Это должно было быть волшебно.
Но смысл букв все так же оставался для него тайной.
Эмиссар знал слова, умел говорить на языке людей. Даже теперь он все еще продолжал практиковаться, чтобы не забыть странные, резкие звуки, так не похожие на привычную песню. Но не было никого, кто мог бы рассказать ему, как выглядят звуки на пергаменте.
Близость и недоступность знания выводила его из себя.
В какой-нибудь из сотен книг вполне могли бы быть описания того, как можно построить столь необходимый им мост. В какой-нибудь даже мог быть ответ на давно терзающий его вопрос.
Почему он не такой, как все?
Насколько было бы легче забыть все, чему он успел научиться, забыть свет, забыть себя, опять раствориться в вязкой монотонности песни. Слиться с единым сознанием сотен «братьев» — таких же порождений тьмы — и перестать чувствовать эту тупую, ноющую боль-разочарование где-то под левым ребром.
Было бы проще, да.
Эмиссар недовольно встряхнул головой, укоряя себя за мгновение слабости и чувствуя, как по венам пробегает ток силы.
Он не искал легких путей.
Может быть, завтра он разгадает загадку — подберет методом бесконечных ошибок ключ, что придаст рунам в книгах смысл. Если не завтра, значит, послезавтра. Или через несколько месяцев. Время у него есть.
Терпение. Это он усвоил слишком хорошо.

Песня передала сигнал тревоги.
Эмиссар вскинул голову, напрягся, прислушиваясь. Вожаки уже бежали к выходу, на ходу прилаживая доспехи и вытаскивая из ножен мечи. За ними посыпались лучники, ловкие и быстрые, они забирались на высокие уступы и, прежде чем враги настигали их, успевали забрать во тьму немало жизней.
Песня звенела об опасности, и требовалось немедленно уводить остальных «братьев» из этого злосчастного тейга, оказавшегося ловушкой.
Он медлил.
Единое сознание все же было полезным: растворившись в песне, он смог уловить образ тех, кого засекли двое младших разведчиков, прежде чем дотла сгореть в накрывшем их тела беспощадном пламени.
«Тех»?
«Нет», — изумленно поправил себя эмиссар. Он пришел один.
Странный верхний.
Несущие сталь так не поступают, они всегда приходят отрядами в несколько десятков человек, и, чтобы справиться с ними, нужно выстлать каменный пол телами «братьев». Поэтому порождения тьмы старались не ввязываться в бой, если была возможность отступить.
Но на сей раз всем было понятно, что один — даже искусный воин — обречен.
Эмиссар на мгновение задумался, а затем коротко вплел в песню свой приказ остальным «братьям» оставаться на месте и ждать. Потом встряхнулся, не выпуская из сознания тонкую нить брошенного следа, и поспешил вслед за умчавшимися вожаками.
Любопытство.
Когда-нибудь оно его погубит.
«Не сегодня», — поправил себя эмиссар, прислушиваясь к песне боя. Он не хотел сражаться: он вообще не понимал причины, по которой несущие сталь спускаются на глубинные тропы и убивают «братьев».
Он не хотел убивать. Разве что ему опять не оставят выбора.
В этот раз он постарается этого не допустить.
Слившись с общей музыкой, он видел картину боя, как будто участвовал сам, хотя до его цели оставалось еще несколько переходов. Образы-ощущения мелькали так ярко, словно бы в горячечном сне. Он не любил настолько глубокого погружения в песню, но сейчас это было необходимо.
Необходимо, чтобы понять.
 
Вот верхний — мужчина — вскидывает руку с зажатым в ней длинным посохом, и с алого кристалла срываются ослепительные молнии, ударяя в рассыпавшихся вокруг «братьев».
Вот его окутывает пронзительно-голубое свечение, и ближайший вожак тонко скулит от боли и падает, захлебываясь собственной кровью.
Во второй руке верхнего узкий кинжал, он бьет коротким скупым замахом, и одного из лучников — с распоровшим грудную клетку лезвием — отбрасывает к стене.
Ощущение боли накрывает со всех сторон. Эмиссару приходится вновь заглушить песню, потому что этого слишком много, он не привык, он чувствует, словно это ему опаляет кожу чужой огонь и лезвие входит под ребра.
Уже рядом.
Он едва успел остановиться, выскользнув из-за поворота; его сознание все еще чересчур погружено в транс музыки. Но интуиция сработала и здесь, не подвела, и он почти на чистых рефлексах шарахнулся обратно, заслоняясь стеной силы, когда зажатый в кольцо порождений тьмы мужчина последним отчаянным усилием ухватился обеими руками за посох.
И сверху хлынуло пламя.
Все закончилось так же неожиданно. Просто нестерпимый жар схлынул, растворился, открывая взгляду эмиссара площадку с обугленными телами «братьев» и распростершимся на спине верхним.
Возможно, он тоже погиб.

Здравый смысл настойчиво требовал добить: это слишком опасный противник, слишком непредсказуемый. Но любопытство оказалось сильнее.
Он подошел ближе, наклонился, вслушиваясь в едва различимое дыхание.
И недоуменно зажмурился.
Что-то было неправильно. Очень неправильно.
Чутье не могло солгать. Этот человек, этот верхний источал чересчур знакомый ему запах. То, что всегда отличало порождений тьмы от верхних. То, что вместе с кровью бежало по его собственным венам.
Скверна.
Но тем не менее верхний был человеком.

Увлекшись новой загадкой, он пропустил момент, когда веки мужчины дрогнули, а рука слабо потянулась к посоху.
— Не надо, — негромко произнес эмиссар, пытаясь проговаривать слова как можно более отчетливо. — Я не причиню вреда.
Он видел, что сейчас применять силу не было смысла: человек был вымотан схваткой до предела, выжат досуха, так что он вряд ли смог бы даже удержаться на ногах. И это если предположить, что у него не было никаких других ран.
Но упорства ему было не занимать.
Взгляд мужчины наконец сфокусировался на нем, и глаза верхнего чуть округлились в изумлении.
— Говорящая… тварь? Что же ты… меня не прикончишь?..
На ненависть у него уже тоже не оставалось сил.
Эмиссар чуть наклонил голову, принюхиваясь, прислушиваясь к стуку чужого сердца, подбирая слова тщательнее, чем он когда-либо вплетал свои ноты в песню.
— Ты не похож на остальных… несущих сталь. Ты пахнешь как мы. Зачем ты пришел?
Человек с усилием приподнимается, опирается плечом на стену. Тихо стонет — несколько стрел лучников все же достигли цели.
— Тебе… какая разница… гарлок…
Гарлок. Он знал, что люди так называют его вид, некоторых из порождений тьмы. Ну что же… все-таки звучит немного лучше, чем «тварь». Можно вполне принять за начало адекватного разговора.
Если только собеседник не скончается на полуслове.
Эмиссару очень бы этого не хотелось.
— Умирать нет необходимости, — слова складывались медленно и неуклюже, и он в который раз мысленно обвинял себя в том, что ему опять не хватает знаний и времени. — Мои собратья больше не станут нападать.
Хриплый смех выдает безнадежность и отчаяние.
— Я пришел… чтобы умереть.
Гарлок осторожно присел на корточки, вглядываясь в темные глаза человека. У него самого, как и у всех «братьев», радужка была подернута белесой пленкой. У верхних, как и предполагалось, все было наоборот.
Может, он стремится к невозможному?
Может, нельзя убедить того, кто всю жизнь считал тебя врагом, переменить свое мнение в одночасье?
Он знал, что все равно будет пытаться.

— Пойдем со мной, — попросил он. Именно попросил, на всякий случай отступив на шаг назад и приготовившись к новой вспышке ненависти-отвращения. — Тебе нужна помощь… сила, я поделюсь…
Он не знал, как описать «силу» на чужом языке, но отчетливо понимал, что истощение на таком уровне причиняет уже физическую боль.
— Я могу помочь, — тихо повторил он.
Мужчина молча смотрел на него, и его в глазах было то же самое небо, которое так ярко помнил гарлок.
А потом резко протянул руку.
Это было разрешение — не просьба, не дружба, но разрешение; и эмиссар осторожно коснулся чужой ладони своей, чтобы не задеть когтями, и сила хлынула, замыкая цепь, щедро разливаясь поровну.
Вспоминая потом этот момент, гарлок отчетливо понимал, что еще никогда в жизни он так не рисковал.
Но тогда это было неважно.
Важно было найти кого-то, кто мог понять, кто мог говорить с ним, пусть сквозь зубы и неохотно, но он же не просил многого. Это и так был подарок — избавление от грызущего одиночества, пусть иллюзорное, пусть на несколько мгновений, но он не собирался от этого отказываться, даже если придется расплатиться жизнью.
Изгоем быть тяжело.
Порою слишком тяжело.
Человек первым разорвал связь, и его тело вновь окутала голубая дымка. Эмиссар ощутил пряный запах трав — так пахла листва там, на поверхности. И только вновь отступил на шаг назад, напрягшись и приготовившись защищаться.
Верхний тяжело поднялся на ноги, используя посох как опору, хмуро взглянул на гарлока. И неожиданно горько усмехнулся.
— Пусть так… все равно конец един… Веди.
Эмиссар наклонил голову — благодарно и скрывая радость, чувствуя, как колотится сердце. Это только лишь один шаг навстречу. Но все с чего-то начинают.


_______________

Licitum sit — с лат. «Да будет дозволено».