Амелл двенадцать лет, и в глубине души она искренне верит, что сможет изменить мир. Пока же её пыла хватает лишь на потрёпанные временем фолианты с витиеватыми формулировками заклинаний и рецептами магических зелий и на стремление привить Йовану хоть немного чистоплотности. Маленькую Солону не волнует, что в её собственной прикроватной тумбочке царит не мужской бардак, а самый настоящий хаос из пергаментов, чернил, перьев и испорченных ингредиентов. Ниаллу уже шестнадцать, у него лезет мягкая юношеская щетина на подбородке, и он всегда чешет его рукой, когда задумывается над очередной книгой, подсунутой наставником. Он искренне считает, что от хилой и худой Амелл одни проблемы и неприятности, но никак не может запомнить имени урагана, иногда посещающего их ученическую спальню, который будто специально всегда переворачивает его чернильницу — благо почти пустую — на фактически законченное очередное исследование.

Амелл хочет быть лучшей во всем: и в целительстве, и в стихийной магии, и в энтропии. Благо в её возрасте изучают только азы, но она уже успела освоить основные заклятья и теперь подшучивает под Йованом, иногда замораживая ему подушку или очередной потерянный носок.

Ниалл хочет быть героем. Ни больше, ни меньше.


— Йован, что это? — брезгливо спрашивает Солона, одной рукой пытаясь заправить за ухо отросшую чёлку. Во второй она сжимает явно не первой свежести огрызок. — И почему «оно» лежит на моих записях, которые я одолжила тебе две недели назад?

В Башне Круга редко балуют молодых магов, а яблоками тем более. Амелл их просто ненавидит, а Йован с нетерпением ждёт лета, когда снова можно будет попробовать полюбившийся фрукт. Впрочем, оставлять огрызок в тумбе до зимы ненормально, и он это понимает. Понимает это и Солона, потому и бушует теперь, размахивая сгнившим «нечто», которое ещё и пахнет не самым лучшим образом, вцепившись двумя пальцами в черешок.

Ниалл смотрит на них — смущённого Йована, пожимающего плечами, и злую Амелл — из-за кучи толстых фолиантов. Ему даже жаль бедного мальчишку: магесса регулярно — раз в месяц, может быть, чаще — устраивает ему выволочку, забирая из захламлённой тумбочки свои книги, конспекты и вещи. Впрочем, ещё сильнее ему жаль самого себя: вот сейчас она, растрёпанная, светленькая девчонка, пойдёт к выходу, размахивая разномастными пергаментами, и обязательно в самый неожиданный момент неуклюже стукнется бедром о его стол или стул, или ещё что-нибудь, после чего обязательно придётся переделывать всё до ночи.

«Демон загрызи того, кто выделил мне место около двери», — раздражённо думает он, сжимая в руках чернильницу. Как по расписанию, через несколько мгновений стол начинает трястись, и на пожелтевший листок срывается пара капель с пера. Маг облегчённо вздыхает: на этот раз ему удалось отделаться относительно малыми потерями.

— Ммм… прости? — смущённо выдавливает Амелл, замерев в проёме. Голос её звучит недоумённо и вопросительно: кажется, она тоже не помнит его имени.
— Ниалл, — пожимает плечами, поправляя, он.
— Солона, — она улыбается в ответ. — У тебя забавная щетина, кстати. Удачи. Не забывай огрызки!
И Амелл, воровато оглянувшись, уносится в сторону женской спальни.

Ниалл устало потирает-почёсывает подбородок. Кажется, завтра девчонка вновь будет извиняться.


Амелл только-только исполнилось пятнадцать, и она думает, что уже полноправно может считать себя взрослым человеком. Взрослость, правда, заключается пока только в привычном командовании Йованом.

Солона — не маленькая девочка и теперь всё чаще начинает думать о том, что было до Башни Круга, Ферелдена, обучения и непрекращающихся взглядов храмовников, горящих иногда ненавистью и злобой, иногда сочувствием и сожалением. Память, как назло, подсовывает лишь расплывчатые картинки и не показывает ни одного лица. Где-то глубоко внутри Амелл завидует Йовану: тот, хоть и не любит об этом говорить, но помнит собственных родителей. А она — нет.

Ниаллу уже давно стукнуло восемнадцать, и он почти что счастлив. По крайней мере, так ему думать легче, и маг радуется незначительным мелочам: вчера Солона не испортила его недельную работу и вообще не появлялась в помещении, видно, занятая своими делами, а сегодня ему кажется, что больше всего в жизни не повезло Йовану. Тот, наверное, мнение Ниалла не разделяет, ведь, несмотря ни на что, проводить время с Амелл всегда увлекательно. Иногда даже, позабыв поздно вечером о незаконченных конспектах, маг думает, что по-своему успел привязаться и привыкнуть к этой девчонке. Впрочем, мысли о ней быстро вытесняет память о матери, которая мечтала, что он станет настоящим героем. Воспоминания неизменно, раз от раза все сильней кажутся старым, смазанным сном.

Амелл думает, что ничего, кроме Круга, нет.

Ниалл считает, что у них не было жизни до Твердыни Кинлох.


Амелл влетает в помещение, как всегда, молниеносно: перед глазами Ниалла проносится светлый росчерк волос, а потом слышится глухой грохот и сдавленный стон. Он опускает взгляд и видит растянувшуюся на каменном полу девчонку, уже без стеснения задравшую свою мантию. На одной худой коленке кровоточит, должно быть, старая болячка, а на второй назревает живописный синяк. Тем не менее Солона не плачет, а лишь сдавленно шипит. В её карих глазах читается красноречивое желание пнуть подбежавшего Андерса, что совсем неаккуратно — не по-целительски — задевает её колено. Но она молчит и не дёргается, дожидаясь, когда лечебное голубоватое сияние «слетит» с пальцев знакомого.

Ниаллу даже немного завидно, что Амелл помогает не он.

— Спасибо, Андерс, — нагло, без запинки благодарит она и, совершенно не смущаясь, касается тонкими губами щеки мальчишки. А потом, игриво подмигнув, утягивает в свою сторону, сжав между двумя пальцами длинный нос. — Ух, всегда мечтала это сделать!
 
И Солона, быстро поднявшись на ноги, на прощание отвешивает дружеский подзатыльник Йовану и снова скрывается в коридорах Башни, размахивая прихваченными пергаментами.
 
По библиотечной книге Ниалла расплывается огромное чернильное пятно.
 
И маг не знает, что ему хочется больше: убить Амелл или пришибить Андерса. К чему он вообще подумал об этом заносчивом мажонке, Ниалл и сам не знает.
 
А чернила тем временем впитываются в пыльные страницы фолианта.


Амелл уже семнадцать. Она до поздней ночи сидит над книгами в библиотеке, постоянно что-то пишет. Ей уже во сне снятся туманные формулы и руны, расплывчатые портреты древних известных тевинтерских магистров, которые обязательно совершили очередной прорыв в какой-нибудь позабытой давно и всеми ветви магических умений. Солона устала от всего этого. Ей надоела теоретическая магия. Практика — вот о чём она мечтает несколько минут перед тем, как вырубиться на нерасстеленной постели.

Ниаллу двадцать один. Он до поздней ночи задерживается в библиотеке, наблюдая из-за горы книг — единственной детали, не изменившейся с юношества, — за учениками и другими юными магами. Ему интересно следить за обучением младших магов: кто-то из чародеев до хрипоты объясняет детям принципы и правила, а кто-то просто и быстро показывает на вполне себе физическом примере.

Амелл, если она не отключается на жёсткой койке за несколько минут под тихое сопение других магесс, слышится тихий, но уверенный голос Ниалла. Солона теперь точно помнит его имя, а Андерс её ехидно поддразнивает: мол, милая, да ты во сне его имя шепчешь. Что целитель-недоучка позабыл ночью в женских спальнях, девушка тактично не интересуется — меньше знаешь, крепче спишь. А она в последнее время только о сне и думает.

Ниалл чаще украдкой наблюдает за Амелл: за тем, как она раздражённо фырчит, если что-то не понимает, или как довольно улыбается, закончив надоевшую и монотонную работу-исследование. Как-то раз девушка бессильно стукнулась головой о стол, заваленный в большинстве своём испорченными пергаментами, а не книгами. И это было… забавно. И глупо.

Ниалл честно думает, что Амелл глупая. По-хорошему глупая.
 
А ещё она постоянно ходит вся в чернильных пятнах: тёмно-синяя мантия пестрит тёмными каплями, а на бледной щеке красуется тёмный развод. Ниалл готов поклясться, что и руки у Солоны все испачканы в чернилах.


— Слушай, Солона, — Ниалл останавливает её вечером в коридоре. Амелл, подперев подбородком нужные книги и разрозненные листы, смотрит на него, широко распахнув карие глаза. На её лбу чернеет чернильный развод. — Если хочешь, я могу завтра тебе помочь.
Маг думает, что она ему откажет, только самодовольно усмехнется и уйдёт. Амелл ведь хочет быть лучшей во всём, взрослой и самостоятельной. И она явно не хочет делить свои достижения с кем-то ещё.
— Неужели по мне так заметно, что у меня ничего не получается? — неожиданно грустно вздохнув, спрашивает Солона. — Наверное, стоит почаще улыбаться.
— Пожалуй, — Ниалл лишь недоумённо пожимает плечами. — Если я правильно помню, ты замечательно улыбаешься.
Амелл отчаянно краснеет, безрезультатно пытаясь скрыться полностью за кипой книг, в итоге лишь выронив их.
— С-спасибо, — она старается улыбнуться. — У тебя на щеке чернила.
И Солона тянется рукой к нему, касается пальцами холодной, колючей кожи, пытаясь стереть маленькое пятнышко, но только ещё сильнее размазывает его.
— А у тебя на лбу, — маг, глубоко вздыхая, пытается ответить спокойно. — Нам, кажется, нужно ещё чаще умываться.
В тёмных глазах отражаются редкие всполохи факела, висящего на стене рядом.
— Может быть, — у Амелл наконец выходит побороть смущение и честно улыбнуться. — Тогда жду тебя умытого утром в библиотеке.
 
Они долго собирают упавшие книги и пергаменты: она постоянно что-то спрашивает, а он только отвечает. Иногда Солона смеётся, роняет очередной фолиант на пол и снова смеётся.
 
Уже около женской спальни Амелл выгадывает момент и, молниеносно — как всегда — поднимаясь на носочки, касается его губ своими, после так же быстро скрываясь за дверью.
Ниалл чувствует себя самым счастливым и тем не менее всё ещё думает, что Солона глупа. Через пару мгновений она вновь высовывается из комнаты, чтобы забрать забытые книжки.

Окончательно раскрасневшаяся Амелл выглядит ещё более мило в темноте, чем обычно.


Солоне семнадцать, и ей кажется, что ничего хуже насмешек Андерса по поводу её внешнего вида и быть не может.

Ниаллу уже двадцать один, и он думает, что порою оттирать чернильные пятна даже забавно. Особенно, если это делать не в одиночку.